Львы Сицилии. Закат империи

– Радали хитер, дорогая моя. Он предоставил нам в безвозмездное пользование землю в Виллафранке, участок, отведенный под цитрусовые, потому что знает: когда выставка закончится, он сможет продать эту землю по той цене, которую назначит. Он действительно заработает много денег.

Джулия кивает, радуясь, что разговор перешел в другое русло, что они больше не говорят о болезни отца.

– Верно, глупым его не назовешь: с одной стороны у него театр, с другой – виа Либерта, а дальше, в конце участка, отели, и новые сады, и дорога до самого парка «Фаворита». Конечно, он своего не упустит.

– Разумеется. – Иньяцио поудобнее устраивается в кресле. – Я повторю: Палермо должен сказать нам спасибо. Кое-что здесь удается устроить благодаря Флорио и их святым покровителям на небесах. Знаешь, в Риме никто не хотел, чтобы выставка проходила на Сицилии; слишком далеко, говорили они, слишком дорого обойдется перевозка на кораблях… то есть на наших кораблях, вот чего некоторые боятся.

Иньяцио замолкает, просит подать стакан воды. Тревога, которая ненадолго рассеялась, снова сгустилась.

– Дом Флорио берет на себя всю организацию. Дом Флорио предоставляет корабли, которые привезут участников и их товары. У дома Флорио будут самые большие павильоны, с тунцом, марсалой и машинами с завода «Оретеа». – Иньяцио улыбается, отстраненно смотрит в пустой стакан. – А мы, в свою очередь, должны поблагодарить адвоката Криспи, – заключает он.

Джулия вскидывает брови, кивает. Франческо Криспи – ангел-хранитель не только дома Флорио, но и ее личный, она поняла это пять лет назад, в день свадьбы, когда отец объяснил ей, кто составил брачный договор, защищающий ее приданое.

– Конечно. Но без тебя он ничего не смог бы сделать.

Дочь говорит кратко и прямолинейно. Политика несостоятельна без денег Флорио.

Иньяцио собирается ответить, но тут на пороге возникает Винченцино, за ним – служанка с подносом, на котором молоко и печенье.

Джулия берет мягкое печенье в лимонной глазури, которое обычно пекут в ноябре, ко Дню поминовения усопших. Но все в доме знают, как Винченцино любит сладкое, и для него с удовольствием делают исключение… Слишком много исключений, думает Джулия, нахмурившись. Но, завидев другое угощение, не может удержаться от смеха. Медовый хворост! Это намного лучше! Она берет кусочек и с удовольствием кладет его в рот. Потом облизывает пальцы, и братишка тут же за ней повторяет.

Иньяцио смотрит на них и чувствует, как теплеет у него в груди. Он снова видит Джулию маленькой девочкой, а рядом с ней, впервые за долгое время, своего Винченцино, ребенка, которому судьба отказала в возможности стать взрослым. Вспоминает их игры в парке, смех, сопение детей во сне, шалости, которые приводили Джованну в отчаяние.

Ничего. Ничего этого больше нет.

За этим Винченцино Иньяцио может наблюдать лишь издалека. Он очень живой, подвижный, за ним трудно уследить, а Иньяцио нужно восстанавливать силы. Он делает глоток молока. Смотрит, как Джулия кормит брата и рассказывает ему о племянниках, которые для него, учитывая небольшую разницу в возрасте, больше чем племянники. Иньяцио слушает их смех и думает, как много он упустил в их жизни. Куда ушли те годы, когда дети были маленькими? Он был занят делами, он достиг таких высот богатства и власти, о которых его отец и не мечтал. Когда-то давно мать говорила: из всего, что мы теряем в жизни, детство наших детей – одна из самых тяжелых потерь. Иньяцио понял это только сейчас. Сейчас, когда ничего уже не изменить.

А к этой боли добавляется другая, она о том, что могло бы быть, о радости, к которой он повернулся спиной, которая застыла в царстве утрат и оттого кажется еще более прекрасной. На мгновение аромат сладостей сменяется ароматом гвоздики и марсельского лета.

Но и он исчезает.

* * *

Проходят недели, зима на исходе. Иньяцио встает на ноги, пытается снова работать в полную силу, с утра до вечера. Даже планирует поехать в Рим и пишет об этом сенатору Абеле Дамиани.

Но тело его не справляется.

Однажды утром, проведя бессонную ночь из-за сильных болей в спине, сопровождаемых рвотой, он ясно это осознает. Иньяцио пытается встать с кровати, но голова кружится, а ноги не держат. Пошатываясь, он подходит к зеркалу, держась сначала за край кровати, потом за спинку кресла. Руки дрожат.

В зеркале отражается призрак. Это не он, это кто-то другой. Тусклые глаза, впалые щеки, желтоватая кожа, иссохшее тело, едва угадываемое под ночной сорочкой. Все чужое.

Он звонком вызывает прислугу, жмет на кнопку раз, другой. На третий звонок приходит камердинер, и по его взгляду Иньяцио вдруг понимает все. Он понимает, что дни его сочтены.

– Позови жену, – тихим голосом велит он. – И доктора.

Вскоре дверь в комнату Иньяцио широко распахивается. Джованна в домашнем капоте, с распущенной косой, спотыкаясь, спешит к мужу. Он оборачивается, и она не может сдержать изумленный вскрик.

– Что с тобой? Вчера ты выглядел лучше… – шепчет она.