Львы Сицилии. Закат империи

Иньяцио садится. Ему уже лучше. Возможно, доктор прав: нужно меньше работать, больше отдыхать. Одним словом, делегировать полномочия. Он просит подать ему кашемировый халат.

– Пойдем прогуляемся по саду.

– Вообще-то уже смеркается, – сомневается Иньяцидду.

– Главное, чтобы твоя мать нас не увидела. Кстати, где она?

– В зеленой гостиной, с донной Чиччей и служанками читает молитву Мадонне, – пожимает плечами юноша. – Чем ей еще заниматься, кроме молитв и вышивания?

– Иньяцидду… нельзя так говорить о матери, – упрекает отец.

– Ей надо было идти в монастырь.

Иньяцио усмехается, смотрит в окно: необычно теплый для декабря день переходит в вечер. На парк – голый, тихий, прибранный садовниками – опускаются сумерки, и только ветер, запутавшийся в ветвях деревьев, напоминает о том, что сейчас зима. Иньяцио представляет себе, как тихо сейчас на дорожке, ведущей к вольеру, где живут дрозды, попугаи и большой беркут.

Он встает с кровати, опираясь на руку сына.

Ему вспоминается, как отец упомянул однажды о болезни Паоло, своего отца. Винченцо мало об этом говорил, и то немногое, что знал Иньяцио, он знал со слов бабушки Джузеппины, мир ее праху. Все, что осталось от деда Паоло, – могила на кладбище Санта-Мария ди Джезу.

Но одно событие оставило в памяти Иньяцио неизгладимый след: как-то давно отец привел его к старому дому, рядом с которым росло лимонное дерево. Это был дом, где от чахотки умер Паоло Флорио. Винченцо, его сыну, было тогда восемь лет, и он остался на попечении своего дяди Иньяцио. По спине Иньяцио пробежал холодок. Его сыну Винченцо сейчас почти восемь лет.

* * *

Рождественские праздники проходят умиротворенно, но только внешне. Каждый вечер вилла в Оливуцце – гостеприимная, теплая – сияет в центре парка: свет лучится из ее окон, подчеркивает контуры кустарника, обрисовывает поднимающиеся к небу пальмы.

Свет проникает во все комнаты, даже самые отдаленные, словно Джованна велела слугам зажечь все лампы, все светильники, чтобы победить тьму. Гости собираются вокруг новогодней елки, украшенной красными свечами: Джулия и Пьетро с маленьким Джузеппе, которому полтора года, и его братишкой Иньяцио, родившимся 22 августа, а также сестра Иньяцио Анджелина и ее муж Луиджи Де Паче. Семейство Мерле, однако, как часто бывало, осталось в Марселе: после смерти Аугусто Мерле, свекра Джузеппины, они ни разу не приезжали на Сицилию. Однако Джузеппина, Франсуа и их сын Луи Огюст, совсем уже взрослый, прислали родственникам сундук, полный подарков.

В последнее время Джованна всячески старается занять голову и руки: похлопотала о традиционной раздаче подарков беднякам и вещей для младенцев из бедных семей, прося всех молиться за нее и ее семью; позаботилась о девочках из вышивальной мастерской, занятых подготовкой приданого для свадеб, назначенных на весну; сама развлекала гостей, отвлекаясь лишь на молитву, на которую собирала всю домашнюю прислугу.

Джованна делает все, чтобы не оставлять места тревоге.

Иньяцио же чередует дни: в одно утро идет в контору на пьяцца Марина, в другое – остается дома. Он старается не выказывать слабость: это не на пользу дому Флорио. Вторую половину дня он с удовольствием проводит с гостями. Однако он мало ходит, без аппетита ест и часто сидит в кресле перед камином, читает или пишет письма на переносном письменном столике из ореха с латунными вставками.

В эти праздничные дни Джулия заметила, что отец выглядит уставшим больше обычного, но не осмелилась задавать прямые вопросы. Ее настораживали взгляды, намеки, перешептывания. Иньяцидду казался очень нервным, хмурым, а мать начинала разговор, но тут же меняла тему. В вихре захлестнувших ее дел – дети, приемы в палаццо Бутера, благотворительные визиты – у нее не было возможности поговорить с отцом.

Холодным ясным днем вскоре после Нового года Джулия, обуреваемая тревогой и чувством вины, приезжает в Оливуццу. Джованны дома нет: она у постели умирающей княгини ди Куто.

Она не докладывает о себе, сразу идет в кабинет отца. Но за столом его нет.

– Где мой отец? – не поздоровавшись, спрашивает она слугу, протирающего книги от пыли. Тот робко смотрит на нее: сенатор нездоров, все в доме знают. Но говорить об этом не принято.

– Где он? – настаивает Джулия.

И слуга не знает, что ответить. На пороге появляется Винченцино, волосы его растрепаны, под мышкой этюдник. Он входит в кабинет, дергает сестру за платье:

– Джулия! Я иду к нему. Пойдем вместе.

Сестра сжимает протянутую ей руку. Как странно, что этот темноглазый чертенок – ее младший брат: их разделяют добрых тринадцать лет. Когда она выходила замуж, ему было два года, так что по возрасту он ближе к ее детям, чем к ней.

– Как там папа? – спрашивает Джулия шепотом.

Винченцино пожимает плечами, крепче сжимает ее руку.

– Так… – Он вытягивает перед собой другую ручку и двигает ею вверх-вниз, изображая волну.

Они подходят к спальне отца. Джулия стучит в дверь.

– Входите, – отвечает слабый голос.