Почему она вообще вернулась в деревню? Неужели ждала помощи от родных, которые не в последнюю очередь были виновны в ее несчастье? Скорее всего, нет. Просто, узнав о смерти любимого, девушка, раздавленная этим известием, не способная мыслить здраво, инстинктивно, как выбравшийся из капкана тяжело раненный лесной зверь, приползающий в нору, вернулась в единственное место в Греции, которое хоть и с натяжкой могла назвать домом. Как она выжила, что дало ей силы не броситься в море со скалы, я не знаю. Наверное, та маленькая жизнь, что билась у нее под сердцем, последняя крохотная ниточка, что связывала ее с Ибрагимом.
– Что же было дальше? Как она выжила? – спросила я и неосознанно схватила Костаса за руку.
История, рассказанная мне Костасом, странно взволновала меня, пробудила что-то в душе. Это было пока смутное, неуловимое чувство, но такое знакомое, что я даже мысленно боялась подобрать ему определение. Слишком давно оно ко мне не приходило, слишком долго я прислушивалась к себе, пытаясь найти хоть намек на его зарождение и не обнаруживая ничего.
– На счастье свое или на беду, но Калисто действительно выжила, – ответил Костас. – Ей дал приют пожилой священник, тот самый, который ранее позволил ей восстанавливать церковь. Он приютил молодую женщину у себя и через три месяца крестил ее новорожденного сына, назвав его Титом – именем святого, которое носил храм, где он служил. Сын стал для несчастной, потерявшей все Калисто единственной отдушиной. И все же, наверное, тоска ее по-прежнему была так велика, так неисчерпаема, что, едва оправившись после родов, Калисто снова взяла в руки кисти и краски и отправилась подновлять церковные фрески. Община платила ей какие-то небольшие деньги за эту работу. Но их, конечно, не хватило бы на жизнь и воспитание маленького Тита, которому Калисто хотела дать самое лучшее. А потому женщина, как некогда ее возлюбленный, стала ходить в море на моторной лодке, ловить рыбу и моллюсков и продавать их в прибрежные таверны. Эгейское море опасное, обманчивое, шторм может прийти неожиданно, но Калисто не боялась бурь и всегда возвращалась с большим уловом.
Год проходил за годом, менялась деревня, менялись люди, живущие здесь, менялся сам мир вокруг. Младший брат Калисто Димитрис вскоре женился, но через несколько лет молодая жена бросила его и сына и укатила с заезжим англичанином. Димитрис воспитывал ребенка один, однако юноша, достигнув восемнадцати лет, уехал в Афины и забыл про отца и деревню, в которой вырос. Жизнь Вазилиса тоже сложилась не слишком счастливо – он так и остался одиноким, так и не нажил собственной семьи. Мать Калисто, несмотря на запрет мужа, тайно общалась с дочерью. Она дожила до глубокой старости, видно, такова уж была судьба женщин в этом роду. Отец девушки перед смертью раскаялся в своем жестоком поступке, хотел примириться с дочерью, звал ее, но Калисто так и не пришла к нему, не простила.
Годы шли, но одно оставалось неизменным: каждый, кто попадал сюда, рано или поздно встречал Калисто – молодую мать, прекрасную, как весна, но всегда печальную, неутомимую рыбачку, выгружавшую из своей лодки ведра с рыбой и осьминогами, зрелую женщину с первой сединой в волосах, высушенную, но не сломленную старуху с горящим взглядом, упрямо берущую кисти и краски и отправлявшуюся подновлять фрески храма Святого Тита. Пару раз случалось так, что в деревню заезжали сведущие в искусстве люди, и все они сходились на том, что Калисто удивительно талантлива, что ей стоило бы ехать в город и выставлять свои работы в художественных галереях. Однако она так больше за всю жизнь и не прикоснулась к холсту, так и не написала ничего, кроме удивительных, проникнутых мудростью и любовью к людям ликов, украшающих стены церкви.
В деревне привыкли считать ее чокнутой, но никогда не вмешивались в ее дела. Должно быть, во всем облике ее слишком ярко считывалась несгибаемая воля и упорство.
– Но зачем же она продолжала это делать? – спросила я. – Неужели не верила в смерть Ибрагима, несмотря на то, что он умер у нее на руках? Неужели надеялась, как и раньше, что таким образом «заслужит» им встречу?
– Может быть, поначалу и не верила, не хотела верить, надеялась на чудо, – ответил Костас. – Но время помогает принять любое горе. Однако Калисто не прекращала своей работы. И вскоре так свыклась с ней, что уже и не мыслила без нее жизни. А может, находила в ней отдушину… Словно переносилась в тот год, когда Ибрагим еще был жив и она ждала его. Знаете, я однажды задал ей этот вопрос. Она взглянула на меня своими невозможными пронзительными глазами, которые ничто не смогло замутить – ни горе, ни годы, ни одиночество, – и ответила: «Я буду расписывать стены церкви Святого Тита до тех пор, пока Бог не сжалится над нами и не даст нам с Ибрагимом встретиться». – «Но ведь он умер, Ибрагим», – возразил я. «Он умер, – кивнула она. – А я – нет».
– Вы думаете, она ждет встречи с ним после смерти? – с волнением спросила я.