Львы умирают в одиночестве

Не стану докучать тебе подробным описанием того, как развивались мои чувства к этому человеку с каждым увиденным мною спектаклем. Скажу лишь, что он казался мне воплощением божественного гения. Мне доводилось за свою жизнь встречать множество талантливых людей, восторгаться ими, склоняться перед ними с уважением… Но здесь имел место совершенно другой феномен! Он был именно что гениален, поцелован Богом. Такое, знаешь ли, редчайшее явление природы, чудо, в которое трудно поверить. Игра его была чиста, как вода горного ручья, – без малейшего изъяна, без проблеска фальши. Он жил и дышал на сцене, и в каждом своем спектакле словно заживо сдирал с себя кожу, умирал и рождался заново.

Однажды я написала ему, отыскав где-то в интернете электронный адрес. Никаких признаний в любви оголтелой поклонницы, ничего такого, не подумай. И, как ни странно, он ответил мне, между нами завязалась переписка. Как оказалось, Адлан был большим поклонником русской культуры, сам изучал язык, с ума сходил от Достоевского, мечтал однажды сыграть Ставрогина… Мы несколько месяцев общались в письмах, к тому моменту мое увлечение перешло уже все границы разумного, я жила Адланом, существовала от одного его спектакля до другого, на который мне удавалось достать билеты. А в перерывах мысленно вылепляла его, как каждого из своих героев, ставила в различные обстоятельства, забрасывала в разные эпохи. Замыслы рождались в голове легко и свободно, словно нашептанные им самим, и стопа набросков к будущим произведениям становилась все выше у меня на столе.

Ты помнишь, конечно, как два года назад прислал мне приглашение на театральный фестиваль в Стамбуле. И как я пообещала тебе непременно приехать, хотя там и не было в тот момент представлено ни одной моей пьесы. Каюсь, Алекс, на самом деле я примчалась в Турцию, потому что знала, что там будет он. Расписание его спектаклей я вызубрила лучше, чем собственное имя. Я приехала, появилась на открытии, перекинулась парой фраз со знакомыми и, ловкая и изворотливая, как великосветский интриган, умудрилась раздобыть телефона Адлана. А после, у себя в номере, умирая от волнения, чувствуя, как оно иголками покалывает в кончиках пальцев и холодит где-то под левой лопаткой, набрала его номер.

Не помню, что я такое придумала. Кажется, сказала, что хочу взять интервью для одного российского издания. Конечно же, я назвалась, упомянула о переписке, надеясь, что он сейчас же вспомнит меня и назначит встречу. Ведь он не раз писал мне, что желал бы познакомиться лично и, может быть, даже сыграть в моей пьесе. Он согласился встретиться, но время отчего-то назначил позднее и приехать попросил к нему домой. Меня это, впрочем, нисколько не смутило, ради него я готова была лететь на край света.

Он распахнул мне двери своего дома перед самым рассветом, и почти сразу тысячи мечетей разразились утренним намазом – самой чистой мелодикой Востока… Своим пристанищем он выбрал себе логово донельзя странное – квартиру в старом доме напротив американского госпиталя, – при этом утверждая, что это самый дорогой район Константинополя. И вот я впервые увидела его так близко – не из пропасти зрительного зала, не с экрана, а так, как вижу сейчас тебя. Увидела успевшие стать дорогими черты лица, волосы, плечи – и ужаснулась, потому что все это совершенно не соответствовало образу, мысленно мной нарисованному.

Он был худ, истерзан, его маленькие руки рваными движениями рассекали воздух. Было ли в нем что-то мужское или этот заросший бородой Питер Пен лишь притворялся взрослым, я так и не смогла понять. Он был моей иллюзией, моей музой много месяцев подряд, я видела его в своих снах, выводила его на бумаге, ставила его на подмостки и слышала его голос. Я жила его жизнью, как, впрочем, жила жизнью каждого главного героя из двадцати двух написанных мной романов и пьес. Этой встречи я опасалась, но вместе с тем исступленно искала ее, как умирающий от жажды путник в пустыне ищет оазис с чистой водой.

И вот он пригласил меня войти, резким жестом указал куда-то в глубь комнаты, буркнул по-английски:

– Давай, заходи. Там… – а потом добавил зачем-то: – Сними туфли. Я пол вымыл.

Я прошла в гостиную – действительно, очень чистую, какую-то даже стерильную на вид. Услышала надрывно поющего из стереосистемы Курта Кобейна. Растерянно опустилась в кресло, начала говорить:

– Адлан, мне очень хотелось познакомиться с вами. Сказать спасибо – за ваше творчество, за то немыслимое, что вы дарите людям…

Признаюсь тебе честно, я заикалась и путалась в словах. Все было не так, как я себе представляла. И наше общение, такое непринужденное, легкое в письмах, сейчас оборачивалось чудовищной неловкостью. Замолчав, я подняла глаза и постаралась в предрассветной дымке получше рассмотреть того, кто в последние месяцы составлял самую суть моей жизни.