Львы умирают в одиночестве

– Базиль, что происходит? – простонала престарелая дива. – Гордейко хочет меня доконать, говорит, ты отменяешь спектакль. Спаси меня, Базиль, скажи, что это неправда!

– Вот что, мамуля, – твердо сказал Василий. Маман, завидев незнакомое выражение на его лице, невольно попятилась. – Нам с тобой нужно серьезно поговорить.

Что происходило в этот день в театре дальше, история умалчивает. Однако ровно через год, после на редкость удачной премьеры обновленной постановки о всемирно известном балетном танцовщике «Воздвиженский: искусство – бессмертно», режиссер Пеночкин, умиротворенно улыбаясь, сидел в кресле в своем кабинете и давал интервью молодой журналистке из газеты «Культурный круг».

– Скажите, пожалуйста, ходят слухи, что с этой постановкой было связано много проблем. Это правда? – спрашивала журналисточка.

Василий же охотно рассказывал:

– В самом деле, все шло не так гладко, как хотелось бы. К сожалению, театр часто выбирают полигоном для своих грязных делишек люди, нечистые на руку, тщеславные, разного рода жулики и прощелыги. И нам не удалось избежать столкновения с ними. В определенный момент некоторые деятели – не будем называть имен! – пытались существенно урезать бюджет спектакля, уведя часть денег на личные нужды. Другие оказывали на меня, как на режиссера, давление, требуя взять их в постановку. Верно, маман?

С этими словами режиссер обернулся к сидевшей в углу комнаты маленькой, сухонькой женщине, в которой с трудом можно было узнать недавнюю скандальную диву Эмилию Аркадьевну. Та на минутку подняла глаза от вязания, взглянула на сына и послушно закивала:

– Верно, Васенька, верно. Какой ты у меня молодец!

– Однако, – удовлетворенно кивнув, снова обернулся к журналистке Пеночкин, – в конце концов мне удалось все преодолеть, и спектакль вышел именно в том виде, в каком был сегодня представлен публике.

– Что же помогло вам справиться со всеми этими неприятностями? – восторженно захлопала глазами журналисточка.

– Как вам сказать? – приосанился Пеночкин. – Я бы сказал, солидный режиссерский опыт, уверенность в своих силах.

Тут он покосился через плечо на наклеенную на стене огромную афишу спектакля, с которой на режиссера сурово смотрел сам Сергей Воздвиженский, переменился в лице и поспешно добавил:

– И, конечно же, безмерное уважение к фигуре великого артиста, о котором я взялся ставить спектакль. Можно сказать, Сергей своей жизнью и творчеством… – Василий снова глянул на афишу и уже с полной уверенностью закончил: – Преподал мне очень хороший и запоминающийся урок.

И, к удивлению журналистки, почему-то едва заметно болезненно поморщился и потер поясницу.

Журнал, раскрытый на развороте с этим самым интервью, которым Пеночкин завершил свой захватывающий рассказ, лежал между нами на столе. С красочной фотографии широко улыбался сам Василий, за спиной которого маячила театральная афиша со знаменитым Воздвиженским.

– И что же, Вася, с того самого дня сны тебя больше не мучают? – участливо спросила я.

– Нет, слава богу, – с облегчением отмахнулся Вася. – Да и то сказать – постановка идет с успехом, маман я на дачу перевез, пускай там свежим воздухом дышит, единением с природой наслаждается. И дома спокойнее стало. Правда, Майка… – он воровато покосился через плечо, проверяя, не приближается ли к нам несравненная Климова.

– Что Майка? – поддержала разговор я.

В голове у меня, как обычно, уже заработал счетчик, фиксирующий начало очередной перспективной истории, которую после можно будет где-нибудь использовать. Переосмыслить, исказить до неузнаваемости, переработать литературно и привычно подбросить в вечно пылающую топку писательского ремесла.

– Да понимаешь, – скорбно сдвинул брови мой приятель Вася Пеночкин. – Задумал я в следующем сезоне спектакль о Цветаевой ставить. А Майка будто с цепи сорвалась! Требует главную роль. Куда тебе, – говорю, – из кордебалета прямо в великие русские поэтессы. А она и слышать ничего не хочет.

Вася тяжело вздохнул, покрошил ложкой пирожное и подытожил:

– А ведь ничего не попишешь, придется выдать ей роль эту. Не то она меня живьем съест.

– Кто кого съест? – прозвенел за Васиной спиной веселый голосок Климовой.

Пеночкин вздрогнул, обернулся и натянул на лицо улыбку.

– Никто ничего не съест, любовь моя. Ты ведь сама знаешь, я на диете.

– И правильно! – припечатала Майка. – Творческий человек должен выглядеть одухотворенно. – Затем, снова подсев за столик и подобравшись к Пеночкину поближе, заговорила томно: – Послушай, Васенька, я вот о чем подумала. Что, если в первой сцене спектакля я появлюсь не в черном платье, а в розовом? Черный – это слишком уж траурно.

– Подожди, Майя, но ведь вопрос с твоим назначением на роль еще не решен… – попытался проблеять Пеночкин. Майка же, опасно сверкнув глазами, застонала с очень знакомыми интонациями:

– Твое пренебрежение – человеческое и профессиональное – просто оскорбительно.

Я же, с трудом сдерживая рвущийся наружу смех, поднялась из-за стола и потрепала своего незадачливого собеседника по плечу: