Львы умирают в одиночестве

Перед глазами темнело. День гас, так и не успев как следует разгореться. И вдруг краем ускользающего сознания я услышала звон разбитого стекла, грохот и какой-то сиплый рев. Это Федра, милая моя Федра, запертая в доме, почувствовала, что с хозяйкой беда и, выбив мощным прыжком оконное стекло, вылетела мне на помощь. Она неслась ко мне, и в ее темных глазах я видела приближающееся спасение. В те минуты, почти теряя сознание, я не заметила, что моя преданная овчарка оставляла за собой на снегу красный след, и только позже поняла, что она сама поранилась, когда выпрыгивала из разбитого окна, располосовав себе живот об осколки.

Совершив последний скачок, Федра оказалась подле меня, всмотрелась пристальными любящими глазами и нагнула голову, подставляя мне свою шею.

– Прости меня, – едва слышно выговорила я, – прости, Федра, я не могу…

Но она не собиралась отступать. Собака сурово и требовательно боднула меня лобастой головой, побуждая не сдаваться, цепляться за нее, ползти. Давая понять, что если что-то случится со мной, погибнет и она, ведь смерть хозяйки – самое страшное, самое непоправимое, что только может случиться в ее собачьем мире. «Ты не можешь так поступить со мной, не имеешь права», – как бы говорила мне моя овчарка. И я поняла, что действительно не могу. Вскинула почти не подчиняющиеся мне, ледяные, онемевшие руки, уцепилась за ее шею, чуть приподнялась над землей… И Федра, сорванно дыша, поволокла меня, старающуюся хоть как-то облегчить ей ношу, отталкиваясь от асфальта, к дому, откуда я смогла бы вызвать помощь – «Скорую» и ветеринарку.

Следом яркой вспышкой загорелось другое воспоминание: умытый первым весенним дождем двор моего московского дома, лужи, в которых отражается расчерченное проводами голубое небо, пенящаяся сирень в палисаднике… Еще одна припаркованная у обочины машина – на этот раз моя, с раззявленным, как голодный рот, багажником. Я сама, все еще чуть прихрамывая, хожу вокруг автомобиля, напряженно пытаясь сообразить, не забыла ли чего. На заднем сиденье уже сидит одетая в комбинезон после операции Федра и смотрит наружу все такими же любопытными, но уже посуровевшими глазами.

Из подъезда моего дома выходит Андрей, одной рукой удерживая последний чемодан, а второй держа под руку мою мать. Попавшаяся им навстречу соседка долго смотрит на него, а потом, смутившись, говорит вдруг:

– Ой, а вы же… А можно автограф?

Андрей, к тому моменту уже известный серьезный драматический артист, поставив чемодан на асфальт, терпеливо выслушал ее восторги, а затем расписался в подставленной записной книжке.

– Мариша, ты не забыла паспорта? – спросила мать, суетливо проверяя висящую через плечо сумку.

– Нет, – отозвалась я. – Нет, мама, не забыла. Садись в машину, у нас впереди долгий путь.

Андрей положил чемодан в багажник, захлопнул его. И вот мы остановились друг перед другом, неловко молча, не зная, что сказать.

– Значит, ты твердо решила? – наконец спросил он. – Уезжаешь?

– Уезжаю, – кивнула я. – Ты же понимаешь, мне теперь все здесь напоминает… К тому же Федра сильно пострадала тогда, пришлось делать операцию. Хочу, чтобы она жила на море. И мать после этой истории совсем расклеилась. Да и мне не помешало бы немножко отдохнуть. В общем, я как раз получила гонорар за две последние книги и на все деньги сразу сняла недорогой домик на берегу в турецком Чанаккале. Очень уютный, кстати. Приезжай как-нибудь, сам убедишься.

– Обязательно, – пообещал он.

А я в то же мгновение поняла – он не приедет, конечно, не приедет! Мы сейчас прощаемся навсегда.

– А знаешь, – вдруг улыбнулся Андрей, – кто о тебе спрашивал совсем недавно?

Я поняла, что он хочет как-то разбавить эту драматичную минуту, свести наше прощание к обыкновенному дружескому трепу.

– Кто же? – легко подхватив его непринужденный тон, спросила я.

– Полозов. Владимир Петрович. Не забыла еще такого? Ну конечно, как его забыть! Я на днях встретил его в Щуке. Представь себе, он очень интересовался, как твои дела. Оказывается, он следит за твоей писательской карьерой, читает все книги. Просил при встрече передавать тебе привет.

– Спасибо, – пробормотала я, все острее чувствуя, что Андреев способ не работает, что от обыденного разговора не становится легче. Наоборот, он только ярче подчеркивает, что я уже не знаю, когда в следующий раз смогу вот так поболтать с моим единственным, старейшим и вернейшим другом… Наверное, и он это почувствовал тоже, потому что, совершенно без перехода от дружеского разговора, вдруг схватил меня за плечи, тряхнул и выговорил, как будто превозмогая боль:

– Как же ты можешь… Как ты можешь так со мной поступить? Просто взять и выбросить из своей жизни? Все эти годы держала меня на коротком поводке, пользовалась без зазрения совести…