Лже-Нерон. Иеффай и его дочь [сборник Литрес]

Поначалу он привез их в свой лагерь и послал сказать Зильпе и Самегару, что намерен вступить во владение отцовским домом. После этого все отправились в город. Поднялись к дому Галаада. Постучались в большие ворота, за которыми раскинулся двор. Открыл старик-слуга. Двор был просторен и пуст: братья с женами и детьми укрылись в своих домах.

Стоя на пороге родительского дома, Самегар приветствовал Иеффая и просил извинить мать, не вышедшую им навстречу из-за нездоровья. Войдя с залитого солнцем двора в сумеречное помещение, Иеффай, Кетура и Иаала не сразу разглядели Зильпу, лежавшую на небольшом возвышении в его полутемной глубине. Они поднялись к ней по ступенькам.

И тут свершилось. Вот она – женщина, которая все эти годы травила и преследовала Кетуру и в конце концов выгнала в лесной край, к диким зверям. А вот она сама – Кетура. Она победила. Ей принадлежал этот дом, а ее Иеффаю – судейский престол и жезл отца.

Зильпа еще до их прихода приподнялась и теперь ссутулясь сидела на циновке. Сдавленным от волнения гортанным и хриплым голосом Зильпа сказала:

– Прости меня, Кетура, жена судьи Иеффая, что я не встала, когда ты вошла. Придется удовольствоваться тем, что ноги тебе омоют жена моего сына Самегара с дочерьми.

Кетура стояла перед сгорбившейся на циновке старухой – молодая, мускулистая, тонкая, смуглая – и держала за руку свою дочь Иаалу. Большими серыми, глубоко посаженными глазами она не отрываясь глядела на женщину, некогда призывавшую на ее голову все мыслимые беды. И что же? Беды обернулись для нее благом. Она провела рукой по рубцу от раны, полученной семь лет назад в схватке с волком, и любовно погладила его пальцами: то была плата за этот час торжества. Кетура ответила Зильпе, и слова ее звучали как песня:

– Разве я могла бы допустить, чтобы вдова судьи омыла мне ноги? Но я уверена, что нам всем будет хорошо в этом доме и мир, который мой муж Иеффай принес стране Галаад, воцарится и в этих стенах.

Они уселись на низенькие скамеечки, и тощая Цилла с дочерьми омыли им ноги. В Цилле при этом клокотала такая ненависть, что внутри все горело огнем и рот разъедала горечь. Как только Ягве это терпит! Но это ненадолго; это всего лишь испытание, ниспосланное им преданнейшему из своих слуг, ее мужу Самегару. А этот ублюдок, беззаботно рассевшийся перед ней на скамеечке, подставив ногу для омовения, никогда не чтил Ягве по-настоящему. Он носил в сердце Милхома, а на теле – своих идолов. Со временем Ягве наверняка откажется от непонятного пристрастия к этому человеку и повернется лицом к лучшему из своих слуг, ее мужу; окончательная победа останется за ним.

Лежа на циновке, Зильпа наблюдала, как члены ее семейства унижаются перед ничтожным ублюдком. Разные мысли теснились у нее в голове в этот час позора. Так низко ей и ее сыновьям пришлось пасть перед этим человеком. И ничего это не дало, кроме весьма сомнительного мира. Он отдал город Иоквеху языческому идолу Милхому, а может, еще и заключил какую-то грязную сделку с Аммоном. Наверняка все это сделано ради этой Кетуры; ради нее он увильнул от войны с Аммоном.

Странное дело, Зильпа ухитрилась сделать из этих рассуждений вывод, наполнивший ее гордостью и злобным удовлетворением: аммонитянка хороша собой, ничего не скажешь, но нет в ней благородства; просто красивая дикарка, и все. И такая женщина сумела навязать свою волю умному и смелому человеку, – а Иеффай и умен, и смел, этого, несмотря на все, нельзя не признать. Но если столь ничтожная женщина может влиять на судьбу их колена, то и ей, Зильпе, не стоит терять надежды. Она сжимала и разжимала свои тощие руки; в них было еще достаточно силы, чтобы схватить и удержать. Она не смирилась с поражением. Мир не был завоеван, и значит, война лишь прервана. Вероятно, уже через год, когда наступит весна, Галааду все же придется помериться силами с Аммоном. И она, Зильпа, будет Деворой этой войны.

На следующий день у ворот Массифы собрались огромные толпы. Кто стоял, кто сидел на корточках на залитой солнцем рыночной площади. Крыши домов были усеяны людьми, а воины отряда, оставшиеся с Иеффаем, уселись на городских стенах, чтобы лучше видеть и слышать, как первосвященник будет провозглашать их Иеффая судьей. Иеффай принял судейский жезл из дряхлых, тощих, трясущихся рук, крепко сжал его в кулаке, сел на каменный престол, и толпа завопила: «Да умножит твою силу Ягве! Да умножит он твою силу, наш судья и господин!»

Воины отряда, как амореи, так и галаадитяне, торжествовали: как же, один из них стал судьею в Массифе! Отныне они, бездомные скитальцы и бродяги, были признанными спасителями оседлых жителей. Они устроили великий пир в своем лагере у стен Массифы и пригласили на него всех горожан.

Иеффай прохаживался среди своих людей, ел их угощение, пил их вино и крепкие напитки, а они почтительно целовали его бороду.