Лжедмитрий. Царская плаха

– Ради того, чтобы выкинуть с трона и извести Бориску, я пойду на все. На нем вина в смерти моего малолетнего сына. Он мешал Годунову занять трон. Погоди, князь, я сейчас. – Царица-монахиня прошла в угол кельи, тут же вернулась, протянула Губанову какой-то сверток. – Тут бумаги, подтверждающие, что их обладатель является царевичем Дмитрием, главное – выписка из церковной книги о его рождении. Люди Годунова искали их, но верные друзья помогли, спрятали. Я сохранила и золотой наперсный крест сына. Это лучшее доказательство, что человек, носящий его, воистину царевич. Возьми, Дмитрий, – назвав так Отрепьева, она передала ему крест. – Надень и носи всегда.

– Благодарю, матушка.

Монахиня закрыла лицо.

– Все, князь, нет сил. Вы получили то, что вам нужно было, и ступайте с Богом.

– Да, сестра Марфа. Но разреши еще только один вопрос.

– Быстрее, Иван Петрович.

– Тебе надо будет принародно подтвердить, что Григорий – твой сын, спрятанный от людей Годунова.

– Я же сказала, князь, что ради мести Бориске пойду на все, в том числе и на признание этого человека своим сыном. Пусть меня после Господь осудит за этот грех. Но в равной мере и Бориску, проложившего себе путь к трону обманом, коварством и кровью.

– Да, сестра Марфа. Благодарствую. Мы уходим.

– Погодите!

Мария Федоровна подошла к стене, постучала.

Тут же объявилась Евдокия.

– Сестра, проведи их!

Князь Губанов, его люди и Отрепьев вернулись на Москву в середине августа, когда оправдались самые худшие ожидания, касающиеся урожая этого, 1601 года. После обильных дождей, прохладных редких погожих дней вдруг начались заморозки, кое-где выпал снег. Похолодало так, что люди надевали зимнюю одежду. Всем стало очевидно, что голода не избежать. После первых заморозков цены взлетели в десятки раз. Особенно тяжело приходилось крестьянам и жителям малых городов. В столицу купцы еще везли продукты, в провинции же люди обходились тем, что есть. А было немного.

Князь Харламов встретил путников и тут же закрылся в зале вместе с Губановым. Отрепьев ушел в комнату. Холодов смотрел, как ставят коней в конюшню, сколько кладут сена, чистой ли воды льют.

Фадей же нашел Закатного у новой только что построенной бани.

– Кого я вижу? – воскликнул тот, завидев Костыля. – Здорово, друг!

– Рад видеть тебя, Степа. Ну и как тут у вас на Москве?

– Да мы-то на подворье князя нужды не знаем. На посаде хуже, на окраине вообще плохо.

– Не хватает хлеба?

– Хлеб-то еще есть, только не каждый может купить его. Люди рыбу ловят, благо той хватает, грибы пошли. Народ скотину режет.

– А давай-ка мы с тобой выпьем по чарке за встречу.

Тут к ним подошел Андрюша и сказал:

– Фадей, нас с тобой князья к себе зовут. Идем. Сам знаешь, они ждать не любят.

– Вот и выпили, – буркнул Фадей. – Ладно, успеется.

В зале уже сидел на лавке Отрепьев. Холодов и Костыль устроились рядом с ним. Вельможи, конечно же, расположились в креслах.

Губанов поднялся, прошелся по зале и проговорил:

– Дело наше продвигается. Пришла пора Григорию уходить не только из Москвы, но и вообще с Руси.

Отрепьев, Холодов и Костыль переглянулись.

Губанов же продолжил:

– Потому вам, Андрюша и Фадей, надо сейчас ехать в город, к торговым рядам. Закатный растолкует вам, где там отыскать пекаря Емельяна Лопыря. Вы скажете ему, чтобы вечером монахи Мисаил и Варлаам, которые выказали готовность бежать с Григорием, вышли к берегу реки у Варварки, где раньше подворье Романовых было. Пусть они будут там, как пробьют колокола в храмах, после молитвы, да посматривают, чтобы никто из людишек Семена Годунова к ним не прицепился. Ясно?

Холодов кивнул.

– Это ясно, но вопрос у меня имеется.

– Спрашивай, – разрешил князь.

– А коли пекарь Емельян станет пытать, для чего монахам на Варварку идти?

– Не тот он человек, чтобы нос не в свои дела совать, ничего спрашивать не будет.

– Понятно.

– А коли понятно, то отправляйтесь на Москву. Идите пешком, так будет неприметнее. За все в ответе Андрюша, он старший. Ты, Фадей, слушай его, как меня.

– Да так оно завсегда и было.

– Ты понял?

– Понял, князь.

– Ступайте.

Костыль с Холодовым покинули залу, прошли двор, оказались на улице.

– Андрюша, князь сказал, что пора Гришке надолго уезжать из Москвы и с Руси. А ведь нам придется быть с ним рядом. Князь об этом не говорил, но оно и без того ясно. И чего нам с тобой так не везет? Дал бы Иван Петрович хоть месячишко спокойно пожить.

– Князья сами торопятся. Вот только куда? Это узнаем позже. Начинается самое главное в деле Григория – царевича Дмитрия.

– Оно сильно попахивает плахой.

– Ничего. Сдюжим.

– Мы-то сдюжим, а Гришка? Лично у меня на него особой надежды нет. А повяжут его, и всем нам конец. Даже князьям.

– Ты думаешь, что они не просчитали все до мелочей?

– Они-то, наверное, просчитали, да Гришка может всех под монастырь подвести.

– Эх, Фадей, товарищ ты мой дорогой, чему быть, того не миновать. Все мы в руках Божьих. Как решит Господь, так и будет. Милость невиданная или казнь лютая.

– Это так.

За разговорами друзья вышли к Кремлю, к торговым рядам.