Лжедмитрий Второй, настоящий

– Простые доказательства, – ответил Шуйский. – Убиенного младенца я сам видел в гробу. При мне его и захоранивали. А на смену ему бояре Романовы, назло Годунову, какого-то монаха на престол готовили. Вот он и есть ваш государь.

– Гришка Отрепьев?

– Гришка не Гришка – не знаю. А только это не царевич.

– Ну так уж ты выкладывай, что там у тебя еще имеется? – предложил Басманов.

– Имеется и еще. Все говорят, что родинка у нового государя нашего есть на щеке, бородавка! Такая, какая у убитого младенца была. Да не было у младенца никакой родинки, никакой бородавки! Я его хорошо разглядел, когда он в гробу лежал, когда его хоронили. НЕ БЫЛО!

Наступила тишина. Даже лавки не скрипели под тяжелыми боярами.

– Может, потому ее и не было, что не того убили, – в полной тишине вдруг спокойно заметил Богдан Яковлевич Бельский.

Шуйский ужаснулся своему промаху.

– А что ты на это скажешь, князишка поганый? – зло крикнул Дмитрий и показал Шуйскому свой нательный золотой крест с крупными камнями. – Это мне Романовы подарили, а не мой крестный отец князь Мстиславский мне его надел! А это ты видел? – добавил он и вынул из-за пазухи две тонкие сложенные дощечки, между которыми находилось письмо царицы Марфы сыну, отобранное у Отрепьева.

– Что это? – спросил растерянный Шуйский.

– Письмо царицы матери моей ко мне, ребенку, – ответил Дмитрий.

– Да это письмо я сам передал Романовым, когда они монаха на престол готовили! – вскрикнул Шуйский.

– А где ты его, собака, взял? Уж не у моей ли матушки силой забрал?

– Мне его из приказа Семена Никитича передали.

– Стало быть, ты знал, что младенец жив, раз ему мать письма пишет? – спросил Басманов. Шуйский молчал.

– Кого же ты, князь, в гробу видел? – спросил Дмитрий. – Уж не себя ли самого? Изолгался ты, князь, хуже некуда!

– Уберите его! – приказал Басманов. Шуйского выволокли. Собор возмущенно шумел. Дмитрий встал и сошел с помоста.

– А теперь, дорогие князья, воеводы и вы, пастыри духовные, вам решать судьбу князя! Я надеюсь, вы помните, как мой отец карал за неуважение к царской особе. За один неправильно написанный титул руку отрубали!

Когда царь вышел из палаты, один смелый воевода спросил Басманова:

– Скажи, Петр Федорович, а где государь скрывался все эти годы? Как его Годуновы не выследили? Я и сам имел такой приказ тайный младенца царского выследить и в Москву доставить.

– Видите, люди православные, – сказал Басманов, – Годунов давал приказ младенца выследить и доставить. Стало быть, не был он убит в Угличе. Другого подставного младенца Нагие там держали на этот случай. А где он скрывался, точно не знаю. Где-то в поместье под Ярославлем.

– А мог бы кто-нибудь подтвердить, что государь там был? – настаивал смелый воевода.

– Мог бы кто-нибудь, – ответил Басманов, – до того, как там люди Семена Никитича побывали. Теперь в том селе ни одной души живой не осталось.

На этом вопросы смелого воеводы кончились. Впрочем, может быть, все так было и задумано.

Собор в один голос постановил князя Шуйского казнить путем отсечения головы. Братьев Ивана и Дмитрия сослать. Решение собора зачитал перед всеми Петр Федорович Басманов.

* * *

Письма в город Гошу на имя Казимира Меховецкого приходили все реже. Все больше чувствовалось в них уважения к русскому монарху от адресанта, все больше опасений за сказанные слова.

Разумеется, с каждого письма немедленно делался список, и списки переправлялись епископу Венедикту Войке, который докладывал о них королю.

Пришлось искать нового свидетеля событий.

«Город Вильна.

Его преосвященству ясновельможному епископу Венедикту Войке.

Пересылаю Вам список письма, полученного мной из отряда польского при государе Дмитрии в Москве. Это пишет уже не Альберт Скотницкий, который занял слишком высокий пост при императоре московском. Это пишет один из наших людей при нем.

Список сделан в доподлинности.

Уважающий Вас Казимир Меховецкий».

«Город Гоша.

Ясновельможный пан Меховецкий.

Позволь описать тебе события последней недели.

В субботний день, на третий день по вступлении императора Дмитрия в царствующий град Москву, июня в 23 день, стало известно его императорскому величеству государю Дмитрию, что главный московский боярин Шуйский с братьями затеяли против него заговор.

Государь царь Дмитрий посадил того боярина и его родных братьев за приставов. В приставах у него были Михайло Салтыков да Петр Басманов.

Назавтра в воскресенье, июня в 24 день, поставил он на Москве патриархом Игнатия Грека и созвал большой собор против князей Шуйских.

В четверг, июня в 28 день, государь приказал того великого боярина Шуйского посредине города казнить, отрубить ему голову при стечении всего народа, чтобы другие люди боялись его обличать.

Когда привели боярина Шуйского на Пожар (главную городскую площадь, ее еще зовут Красной) и поставили его на Лобное место, а рядом установили плаху и положили секиры, все стоящие здесь люди были наполнены страхом, и слезы текли у них из глаз.

Петр Басманов начал ездить среди народа и читать список, составленный царем и его собором, и всем в уши внушать: