Лжедмитрий Второй, настоящий

„Сей великий боярин князь Василий Иванович Шуйский изменил мне, прирожденному законному государю вашему и великому князю Дмитрию Ивановичу всея Русии. Коварствовал, злословил, ссорил меня со всеми боярами нашими, князьями и дворянами, со всеми моими подданными. Называл меня лжецарем, еретиком Гришкой Отрепьевым. И за то мы осудили его: да умрет он смертью“.

Около боярина князя Василия Ивановича Шуйского было поставлено множество стрельцов с множеством оружия, а также множество панов литовских и черкассов на конях с копьями и с саблями.

Также и по всему городу все стрельцы были вооружены будто на битву, и все видящие это страха и ужаса исполнились. И наступила сильная тишина.

Тогда палач сорвал с великого боярина рубашку с золотыми каймами и жемчугом и поднял секиру, а тот великий боярин сопротивлялся и кричал: „Братья, умираю за правду и веру христианскую!“

Но человеколюбивый Творец и Создатель не позволил тому случиться и избавил того боярина от секиры. Уже голову боярину палач преклонил на плаху, как вдруг прискакал всадник из крепости (ее зовут Кремлем). Он размахивал царской шапкой и кричал: „Стой!“

Он вошел на Лобное место и объявил, что царь Дмитрий Иоаннович по просьбе своей матери царицы-инокини Марфы дарит боярину Шуйскому жизнь. Вся площадь пришла в движение и закипела от радости.

На этом, ясновельможный пан Казимир, я послание заканчиваю. Только разрешите добавить Вам, что трех братьев, великих бояр Шуйских – Ивана, Василия и Дмитрия, царь разослал по разным городам в заточение. Имение их было отобрано и новым людям во владение передано.

И еще хочу сказать, что вся Москва теперь ждет приезда матери государя, заключенной инокини Марфы, которая своим письмом спасла от казни Василия Шуйского.

За ней послали родственника помилованного боярина Шуйского – Михаила Скопина-Шуйского. Москва – чудное место на земле.

По указанию А. С. и собственной воле преданный Вам Андрей Щепа».

* * *

Вся Москва ждала приезда великой царицы. Гонцы, которых посылал Скопин-Шуйский, постоянно сообщали о ее передвижении. Она уже проехала Ярославль и ночевала в Ростове.

– Где вы собираетесь встречать государыню, ваше величество? – спросил Дмитрия Ян Бучинский.

– Как где? Здесь, в Москве. В Кремле, конечно.

– Мне кажется, это невежливо, – сказал Ян. – Надо бы выехать ей навстречу.

Дмитрий мгновенно согласился. Он сразу понял, что дело не в вежливости и не в уважении, а в том, что при встрече могут быть сюрпризы и неожиданности. И может понадобиться время для их исправления.

В славном Московском государстве сюрпризы можно было ожидать и от родной матери.

Встречу Дмитрий решил устроить в селе Тайнинском под Москвой. Там был выставлен огромный красный, шитый золотом шатер.

Сотня стрельцов в голубом на горячих одномастных серых конях несла дежурство на всех дорогах села.

У самого шатра располагалась сотня копейщиков Жака Маржерета. На них было дорогое красное платье и широкие бархатные плащи с золотыми позументами.

Древки их копий были обтянуты красным бархатом и обвиты серебряной проволокой. Когда они ехали на конях, начищенные наконечники их пик выглядели легким серебряным облачком.

Сотня алебардников Матвея Кнутсена в темно-фиолетовых кафтанах из сукна с обшивкой из красных бархатных шнуров с сверкающими на солнце алебардами вышла навстречу царице.

Конники Альберта Скотницкого в камзолах из зеленого бархата, с холодным оружием и заряженными пистолетами, на белых с черными пятнами конях всюду следовали за Дмитрием, окружая его со всех сторон. Среди них было несколько всадников с луками.

Сам царь ехал на высоком черном аргамаке с непокрытой головой, в золотом кафтане и с собольей перевязью.

Погода все эти дни была праздничная. Многие поляки не могли поверить, что это та же Русия, которая встречала их злыми морозами, метелями и заносами под Кромами. Казалось, они въехали в другую, более благодатную землю.

Когда карета с царицей въехала в Тайнинское, Дмитрий, окруженный конниками, подскакал к карете, спешился и открыл заднюю дверцу.

Он подал руку матери и помог ей спуститься на землю. Она легко выбралась из кареты на траву и обняла «сына».

Это была та женщина, которую Дмитрий видел на крепостной стене в Никольском монастыре под Череповцом.

Держа мать за руку, Дмитрий провел царицу в шатер, где на золотой с серебряным оковом посуде с царскими вензелями было выставлено всевозможное угощенье. В кубках стояло питье.

– Государыня мать, смотрите, что я ношу с собой, – сказал царевич.

Он подал ей две тонкие дощечки, ниткой связанные между собой. Это было письмо, которое осталось у него от Отрепьева.

Марфа взяла письмо из рук Дмитрия и вдруг довольно резко спросила:

– Как оно к тебе попало?

– Через десятые руки, государыня.

«Оно же не тебе писано!» – чуть не крикнула Марфа, но сдержалась. Каждое лишнее слово может стоить свободы, а то и головы. Она уже натерпелась этих царских радостей.

– Где же ты жил все это время, государь и сын мой?

– В Пишалине, у дяди, у Афанасия Нагого. Вместе с доктором Симеоном.