Лживые зеркала

Уинифред снова с остервенением заморгала, силясь вернуть себе зрение. В висках оглушительно стучала кровь.

Конечно, ему хочется побыстрее завернуть дело, но она не станет доставлять ему такое удовольствие. Боль давно уже не пугала Уинифред, а если Уоррен прикончит ее раньше времени, может, Дарлингу удастся заключить с ним какую-нибудь сделку чуть выгоднее смерти.

– Идите к черту, – спокойно ответила она, устремляя взгляд в пол, на узорчатый ковер – так она не посмотрит случайно на Теодора или на кочергу, брошенную у камина.

Голова так раскалывалась, что ей хотелось захныкать, но она не позволяла себе этого просто из гордости и духа противоречия.

Ко второму удару Уинифред приготовилась – задержала дыхание, чтобы не было так больно. Кольцо на его руке рассекло ей кожу на скуле.

Мгновение Уинифред колебалась на грани потери сознания, почти не чувствуя боли, а потом все ее чувства обрели такую оглушительную ясность, что она чуть не ослепла от тусклого света свечей и не оглохла от дыхания людей у себя за спиной. Как это забавно – Уоррен своей милостивой оплеухой вернул ей зрение!

– Стойте! – снова выкрикнул Дарлинг. – Я подпишу, хватит!

В его голосе слышались слезы, как у ребенка, обмирающего от ужаса.

– Так подписывай, – сквозь зубы бросил Уоррен.

Разъяренный, он наворачивал вокруг Уинифред круги, как волк.

– У меня руки связаны, – растерянно отозвался юноша.

Уоррен замер. Уинифред показалось, что он сейчас навострит уши и принюхается, вскидывая голову, но вместо этого он рассмеялся и повернулся к сыну.

– Ну и ну! – Все еще посмеиваясь, он встал у Теодора за спиной и принялся развязывать узел. – Право, я совсем забыл! Старый дурак, скажи?

– Все верно, – хрипло подтвердила Уинифред. – Старый дурак.

Мужчина ничего не ответил, только язвительная улыбка, блуждавшая на его губах, куда-то исчезла. Дарлинг умоляюще распахнул глаза, словно пытаясь сказать ей: «Молчи!» Знал бы он, как у нее сейчас трясутся колени.

Развязав веревки, которые тяжелой связкой упали на пол, Уоррен обошел юношу, обмакнул перо в чернила и вручил ему. С недоверием и опаской глядя на отца, Теодор принял его.

– Подписывай, – бросил ему Уоррен через плечо.

Дарлинг в нерешительности перехватывал перо пальцами, наблюдая за отцом. Мужчина вернулся к Уинифред и сжал ее лицо одной рукой, заставляя взглянуть на себя.

– Не вынуждай меня жалеть, что ты все еще жива, – ласково посоветовал он, и Уинифред задрожала. – Я не потерплю дерзости.

– Я… не вижу, где нужно подписать, – вдруг громко перебил его Теодор. – Покажите, где я должен… где я должен поставить подпись…

Уоррен не клюнул на его неумелую ложь, но ее очевидность его развеселила – он тоже угадал в ней попытку отвлечь его от Уинифред. Усмехнувшись, он выпрямился, и она украдкой сплюнула кровь себе на колени.

– Вот как? Значит, придется показать. – Принимая его игру, Уоррен вернулся к столу и ткнул пальцем на край листа. – В этом месте, на этом листе и на следующем. Запомнил, мой мальчик?

Несмотря на издевку, в его голосе мелькнуло ликование – он уже смаковал победу. Уинифред замерла. Подпись Дарлинга – единственное, что отделяет того от смерти, как он этого не понимает?

– Теодор, нет! Не надо!

– Я должен защитить тебя, – прошептал он и крепко стиснул перо.

Он умрет. Теодор умрет.

Забыв обо всем на свете, Уоррен с упоением наблюдал за сыном. Что бы он ни дал Теодору на подпись, это явно имеет огромную для него ценность. Иначе Уинифред не могла объяснить золотой блеск в его глазах, будто он наяву грезит сокровищами.

Вот так, разом, человека может ослепить только одно: жадность.

В следующее мгновение Теодор вскинул голову и вонзил металлическое острие пера в шею своего отца.

Уинифред задохнулась. Словно не до конца осознавая, что натворил, Дарлинг отпустил перо, вскочил и попятился. Маленькое золотое острие застряло у Уоррена глубоко в крепкой мясистой шее, пустив по коже струйку чернил. Побагровев и выпучив глаза, мужчина выдернул его и прижал к шее ладонь. Меж пальцев брызнула алая кровь. Вместо страха на Уинифред вдруг накатила волна тошнотворной слабости. Она безучастно наблюдала, как на губах Уоррена вздуваются кровавые пузыри, как Теодор в ужасе мотает головой из стороны в сторону. Острое окровавленное перо неподвижно, словно пытаясь затаиться, лежало на ковре. Кто-то у нее за спиной с удивлением выругался, опершись руками на спинку ее стула, и она узнала голос приятеля Боуди.

Словно потеряв вдруг опору, Уоррен, задыхаясь и надрывно кашляя, бухнулся животом на стол. Глаза с бешено расширившимися зрачками остановились на Уинифред, и она похолодела.

– Я любил тебя, – со свистом выдавил он. – Как дочь.

Уоррен отнял от раны руку, словно держать ее стало слишком тяжело. Кровь хлынула фонтаном, заливая его кожу и воротник. Он хотел встать, но сумел только немного приподнять голову и посмотреть на Теодора. Юноша посерел от ужаса, на его щеках блестели ручейки слез.