М. А. Бакунин

Вотъ тутъ-то, обыкновенно, начинался кризисъ, и бакунинскій авторитетъ часто спускался a la baisse, потому что отъ апостола ждали пророчества, религіи, а Бакунинъ не былъ, да и не имлъ ни малйшей претензіи быть, я думаю, даже и не захотлъ бы бытъ, — ни . М. Достоевскимъ, ни Львомъ Толстымъ. Въ немъ ршительно не было склонности явиться Мессіей вка. Напротивъ, чмъ старше онъ становился, тмъ страстне самъ искалъ Мессій, во имя которыхъ апостольствовалъ, и, по неразборчивости своей, принялъ было за Мессію даже Нечаева. Въ Бакунин всегда жило благородное сознаніе, что онъ, можетъ быть, послднее слово идеи въ современности, но далеко не послднее во времени, въ надвигающихся возможностяхъ идеала. Опъ всегда предчувствуетъ, иной разъ даже съ чрезмрною скромностью, что идетъ за нимъ нкто, у кого онъ не достоинъ будетъ развязать ремень сапога. Его апостольскія обличенія дйствовали даже на Герцена и еще больше на Огарева, хотя они оба воображали, будто изучили Бакунина, какъ свои пять пальцевъ, и — часто позволяя ему увлекать ихъ — уважали его мало, цнили далеко ниже достоинствъ и почитали «Большою Лизою». Но слушать себя, а порою и слушаться «Большая Лиза», все-таки, заставляла этихъ умныхъ, отчетливо разсуждающихъ людей, потому что въ немъ — въ Бакунин — неизмнно слышалось кипніе настоящей политической страсти, заражающей, увлекательной. Художественную формулу для Бакунина, только четверть вка спустя по его смерти, нашелъ великій пвецъ нашего революціоннаго времени — Максимъ Горькій. Бакунинъ — это воплощенное «безумство храбрыхъ», которое — «есть мудрость жизни». Даже ближайшіе друзья, не умя или не хотя понять въ немъ генія, часто унижали Бакунина, держали его въ черномъ тл, какъ не то сумасшедшаго, не то шарлатана. Тонъ отношеній, по письмамъ Герцена, Огарева съ одной стороны, Бакунина съ другой, почти всегда симпатичне у Бакунина. Онъ удивительно прямодушно и съ видимою чувствуемою искренностью отдаетъ знаменитому дуумвирату лондонскихъ друзей своихъ вс литературныя преимущества и первыя почетныя мста. Онъ понимаетъ, что въ литературной революціи онъ не Герценъ, какъ впослдствіи понималъ, что въ революціи бунтарства онъ — старый революціонеръ — долженъ уступить первенство молодому Нечаеву. Повторяю: Бакунина многіе и много упрекали въ диктаторскихъ замашкахъ, но, въ дйствительности, вся его біографія есть приниженіе своего авторитета предъ потребностями революціоннаго дла. И такъ — до послднихъ минутъ. Извстно, что онъ отправился въ несчастную экспедицію — длать революцію въ Болонь безъ всякой надежды на успхъ и съ сознаніемъ, что дло совсмъ не организовано. Но его уврили, что революціонный взрывъ, освященный именемъ Бакунина и, — отъ него не скрывали, да онъ и самъ очень хорошо зналъ, — вроятно смертью Бакунина на баррикад, произведетъ громадное впечатлніе въ Европ и будетъ полезенъ международному демократическому возрожденію. И больной, едва живой, старикъ поплелся приносить себя въ жертву на улицахъ Болоньи. И то не удалось. Возстаніе отцвло безъ расцвта. Въ ожиданіи сигнала, Бакунинъ напрасно сидлъ взаперти, въ номер одной изъ мстныхъ гостиницъ, а потомъ, когда полиція хватилась его искать, друзья успли вывезти предполагавшагося вождя своего въ воз сна.