Ма(нь)як

— Именно поэтому я бы и хотел пообщаться с ним лично. Мне кажется, эти ребята — идеалисты. Они хотят видеть людей другими, не теми, кем они являются. Они не понимают, что люди — такие же животные, как тигры или свиньи, поэтому выдвигают им непосильные требования в обмен на право на жизнь. Они полагают, что более развитый по сравнению с другими биологическими видами интеллект делает нас какими-то высшими существами. Боже, Коля, да это не мизантропы. Это самые отъявленные человеколюбцы, с которыми мне только приходилось сталкиваться, — Сурненков улыбнулся, и вокруг глаз его собрались крошечные теплые морщинки.

— Все величайшие в мире преступления всегда творились из любви к чему-то: к расе, национальности, религии или собственной блажи. По числу жертв ненависти нипочем не угнаться за любовью. Кем бы ни были эти фанатики, мы должны их накрыть и обезвредить.

— Отменяй охрану за тем парнем. Мы будем охранять его лично.

5.

Когда Дмитрий впервые ступил на остров несколько месяцев назад, первым его желанием было броситься назад в вертолет и лететь обратно на материк. Заниматься там чем угодно, лишь бы только сбежать из этой серой и мрачной глуши, с этого скалистого безлюдья, где не рос даже мох, куда, вероятно, не залетали даже птицы. Скользкие темные камни и обрамлявшая их металлическая ограда, словно вживленная в их твердую плоть — вот и все, что было на островке помимо его главной достопримечательности, если только так можно было назвать старый и отживший свое маяк. Его покалеченное ветрами и морской водой туловище вздымалось вверх на добрую сотню метров, он был одним из самых высоких представителей своего семейства.

Их с пилотом встретил смотритель — седой старик с косматыми бровями и странно жидкой бороденкой — столь же мрачный и нелюдимый, как и все его обиталище. Он сразу дал понять, что считал решение о смене смотрителя опрометчивым и недальновидным, но покорился ему, как неизменно покорялся прихотям буйной стихии. Ему дали четыре месяца на обучение Дмитрия, и старик даже не спросил, как угораздило власти взять на такую ответственную и опасную работу абсолютного новичка в этом деле. Старик не знал, да и не желал знать о современных системах навигации и о спутниках, он по старинке считал маяк главным сооружением в океане, без которого всем судам грозит верная гибель. Он заставлял Дмитрия спать днем и бодрствовать по ночам, и от этой привычки тот потом долгое время не мог избавиться. Пилота старик встречал неприветливо, молча выгружал провиант и поворачивался к нему спиной. Если бы только была такая возможность, он загружал бы маяк едой на годы вперед, чтобы не видеть больше ни единого лица. Дмитрию не удалось выяснить причины нелюдимости старика, он узнал лишь, что тот проработал на этом маяке всю свою жизнь, ревниво оберегая его от малейших посягательств властей, пока те, наконец, не смирились и не махнули на старика рукой. Отдел логистики по привычке каждый месяц отправлял к нему вертолет со всем необходимым и забывал о смотрителе на следующие тридцать дней. Когда Дмитрий изъявил желание попробовать свои силы в самой неприятной работе, тяжесть которой только и заключалась что в оторванности от социума, в агентстве морского транспорта вспомнили, что одному из их маячников давно перевалило за семьдесят, и формально это было прекрасным поводом убрать несговорчивого старика назад на материк. В былые времена маячники уходили на пенсию довольно рано, поскольку работа предполагала недюжинную выносливость. Но Дмитрию самому уже было за пятидесят, когда он ступил на скалистый берег безымянного островка. Когда старика забрал вертолет, Дмитрий долго бродил по пустынному берегу, водя ладонью по ледяной ограде и всматриваясь в туманный горизонт. К вечеру он вернулся, сварил гречку, и жизнь его потекла размеренно и уныло — ровно так, как он того и хотел.

Узнав о смерти старого смотрителя, Дмитрий решил избавиться от оставшихся после него вещей — старых пожелтевших журналов, которые он вел десятилетия назад, и прочего хлама, что не решался выкинуть, подспудно с опасением ожидая возвращения старика. Журналов накопилась приличная стопка, и когда Дмитрий вытащил ее из кладовки, из верхнего на пол выскользнул листок бумаги — судя по виду, новый, да и надпись на нем была сделана скорее всего совсем недавно:

«Скала медленных мучений — владение Старика. Ад на земле. Маяк здесь будет светить всегда, потому что я за ним наблюдаю. Я буду смотреть за ним даже из могилы».

Дмитрий ощутил легкий мороз, пробежавший по коже, и хотел было сунуть записку назад в журнал и отправить всю стопку разом в океан, но что-то заставило его сложить ее вчетверо и убрать в карман. С тех пор она превратилась в закладку для книг и изрядно истрепалась, но надпись, сделанная темно-синими чернилами, по-прежнему напоминала ему о больном разуме вконец помешавшегося маячника.