Мадам будет в красном

Старушка-соседка, живущая с Евой на одном этаже, заверила майора, что Ева уехала надолго, причем собиралась и уезжала в спешке. По крайней мере, она перенесла в квартиру к соседке свои комнатные цветы, чтобы та их поливала. Домашних животных молодая женщина не держала, потому что частенько подолгу путешествовала, а вот цветы в горшках любила. В прошлые свои отъезды она просто давала старенькой соседке ключ, чтобы та ухаживала за растениями и заодно проверяла квартиру, все ли в порядке, а в этот раз попросила разрешения перетащить горшки и ключей не оставила.

– Она объяснила почему? – спросил Лавров.

– Нет. – Благообразная седая старушка с аккуратно уложенными буклями, бедненько, но чисто одетая, покачала головой и мелко перекрестилась. – Сказала только, чтоб я не обижалась, но в квартиру заходить не надо. Если ей не надо, так мне и тем более.

Искушение осмотреть квартиру Евы Бердниковой было сильным, но Лавров понимал, что санкции на это никто не даст – подозревали Еву они постольку-поскольку, а улик у них вовсе никаких не было. Хотя, может быть, улики скрывались именно за этой обитой коричневым дешевым дерматином дверью. Черт, как попасть внутрь? Немного потоптавшись перед дверью, он набрал номер Зубова.

– Леха, а ты можешь позвонить своей крале? Вдруг у нее есть ключи от квартиры сестры?

Алексей ответил без энтузиазма, но поставленную задачу все-таки выполнил и спустя пять минут перезвонил.

– Нет у нее ключей от квартиры Евы, – сухо сообщил он. – У них это не принято – совать нос в чужую жизнь и чужую квартиру. Я уж заодно и про фотографию спросил, раз раньше облажался. Фотографии у нее, конечно, есть, хотя и не очень свежие. Вечером пообещала показать. И я отберу нужную.

– И то хлеб, – сказал Лавров, еще раз задумчиво посмотрел на запертую дверь, явно скрывающую какую-то тайну, и, вздохнув, отправился восвояси.

О своем неудачном визите на квартиру единственной подозреваемой он и рассказывал сейчас Зубову, злясь как на отсутствие какой бы то ни было путной информации, так и на себя самого. У него был необходимый любому уважающему себя сыщику набор отмычек, и вскрыть немудреный замок на Евиной двери было раз плюнуть. Но он так и не смог преступить через себя, решив действовать правильно и по закону.

– А ты что узнал? – спросил он, стараясь отвлечься от чувства острого недовольства собой. – У этой психической докторши?

– Докторша-то явно не в себе, – согласился Зубов. – Она для врача-психиатра какая-то слишком дерганая. Нервная система у нее ни к черту, и она явно что-то скрывает. Такое у меня сложилось впечатление. Причем еще тогда, в первый раз. Но поведала она мне действительно массу интересного. Я сейчас тебе расскажу, а ты делай выводы, потом сопоставим, проанализируем информацию вместе.

* * *

Начало трагической истории сестер Бердниковых было положено двадцать девять лет назад. Шофер-дальнобойщик Сергей Бердников был вполне доволен своей жизнью, в которой была красавица-жена, две дочери-двойняшки, километры бескрайних дорог, которые послушно наматывались на колеса его большегруза, много света, воздуха, разных городов и новых людей, хорошая и стабильная зарплата. Самыми любимыми моментами в этой жизни были минуты возвращения домой из рейса, когда он входил в свою квартиру, большой, дочерна загорелый, подпирал головой потолок, подхватывал на руки повисших на нем дочерей, вручал немудреные, но вызывающие искреннюю радость подарки: то новую куклу, то шоколадки, то мягкого плюшевого медведя.

Его девочки никогда не спорили из-за игрушек. Они вообще никогда ни из-за чего не спорили, поскольку, как это часто бывает с близнецами, казались единым целым. Хотя при этом они были очень разными, его девочки. Серьезная Аня могла часами играть с одной игрушкой и все время шевелила губами, ведя с игрушкой одной ей понятный внутренний диалог. Активная Ева любила велосипед и качели, с хохотом носилась по квартире, ловко уворачиваясь от рук матери. Да, они были разными, но при этом всегда вместе. Внутренне вместе. У них одновременно повышалась температура и резались зубы, если Ева падала и расшибала коленку, то Аня плакала и потирала ушибленное место, на котором даже вспухал синяк.

Возвращаясь из своих командировок, Сергей обнимал девчонок, вдыхал запах их макушек (одна темная, другая светлая, почти белая), и не было для него ничего ближе этого запаха, ничего роднее. Потом, когда девочки убегали разворачивать подарки, он делал еще шаг и прижимал к широкой груди жену Лялю, худенькую, почти прозрачную, со светлыми волосами, как у Евы, и темными глазами, как у Ани. Ляля всегда, с первых минут знакомства, напоминала ему инопланетянку. Даже в те минуты, когда она была с ним, настолько с ним, что ближе некуда, она имела отсутствующий вид. Ее мысли витали так далеко, и Сергею казалось, что он никогда не сможет их догнать, прочитать, расшифровать.