Маддалена

МАДДАЛЕНА. Это жизнь. Жизнь ужасна. Но отдельные моменты очень приятны. Как только ты примиряешься с идеей насилия, потому что жизнь – всегда насилие, в той или ной форме, ты заключаешь с ним некий договор, поскольку что-то в тебе хочет… нет, не быть изнасилованной, но стать частью насилия. Словно в тебе, где-то очень глубоко, есть древняя часть, которая знает, что делает, пусть даже ты сама думаешь, что не знаешь. Некоторые люди от природы ближе других к этой своей части, которая обладает тайным знанием, но часть это есть во всех. И как только ты договариваешься с идей отдаться этому большому зверю, ты можешь начать приручать его, а потом, со временем, держать под контролем. А сам страх полового акта, странным образом сочетаемый с безмерным наслаждением от слияния твоей плоти с плотью другого, осознание союза со зверем, восстановление связи с той частью, которая казалось совершенно забытой, известной тебе до рождения, до той смерти, что предшествовала рождению – это очень похоже на воспоминание. Секс – это смерть и воспоминание.

МЕЙ. Воспоминание чего?

МАДДАЛЕНА. Воспоминание, как в какой-то другой жизни ты рожала существо, которое насилует тебя в этой. И потом, вспомнив, ты начинаешь получать немалое удовольствие от способности контролировать это существо, превращать в своего раба, в своего ребенка, вновь полностью погружать в себя. И это чувство абсолютного порабощения мужчины действительно экстраординарное. Она дорогого стоит.

ВИОЛЕТ. А если ты его не порабощаешь? Если он порабощает тебя?

МАДДАДЕНА. Что ж, тогда ты должна его убить.

(Она улыбается. Они смотрят на нее, зачарованные, объятые ужасом, и при этом сильно возбужденные. Кровать погружается в темноту, тогда как СИРИЛ входит в гостиную справа и обращается к МАДДАЛЕНЕ, которая поворачивается к нему, когда он начинает говорить).

СИРИЛ. Что ты сделала с моими дочерьми?

МАДДАЛЕНА. Я не понимаю, о чем ты, Сирил.

СИРИЛ. Что-то ты с ними сделала? Что именно?

МАДДАЛЕНА (спускается по ступеням в гостиную). Я ничего с ними не делала, только разговаривала, слушала и относилась как к взрослым. Тебе бы тоже надо попробовать.

СИРИЛ. Они не взрослые. Они – мои дочери. И после твоего появления здесь они стали другими. Что ты с ними сделала? Виолет обычно грубила мне. Теперь такая вежливая.

МАДДАЛЕНА. Тебе не нравится ее вежливость?

СИРИЛ. Я этого не понимаю. Ее вежливость сродни вежливости человека, подсыпающего мышьяк тебе в суп. Мне это не нравится. Это неестественно. И Мей, которая всегда была моей маленькой девочкой, больше не сидит у меня на коленях.

МАДДАЛЕНА. Значит, Сирил, проблема в том, что кто-то должен тебе грубить, а кто-то сидеть у тебя на коленях?

СИРИЛ. Нет, это не проблема. Так будет хорошо, но это не проблема.

МАДДАЛЕНА. Тогда в чем проблема?

СИРИЛ. Ты. Ты – проблема.

МАДДАЛЕНА. Как я могу быть проблемой? Тебе не нравится мое присутствие в доме? Тебе не нравится моя готовка?

СИРИЛ. Я обожаю твою готовку. Ты готовишь, как никто. Никогда в жизни не ел такой еды. Лазанья. Господи Иисусе. Почему я всю жизнь не ел лазанью? Моя жена только варила картошку да пережаривала свиные отбивные. Нет у меня проблем с твоей готовкой. Я готов убить за твою готовку.

МАДДАЛЕНА. Тогда что тебя тревожит? Ясон тебе грубит?

СИРИЛ. Нет. И это тоже пугает. Нет у меня претензий к Ясону. Теперь он только мне помогает. После первой недели он успокоился и ведет себя идеально.

МАДДАЛЕНА. Тогда в чем дело, Сирил? Виолет вежливая, Мей повзрослела, Ясон помогает, за мою готовку ты готов убить. Так что тебя так расстраивает?

СИРИЛ. Точно не знаю. Что-то здесь изменилось. Что-то не так. Словно… Словно натянуло туман.

МАДДАЛЕНА. Туман?

СИРИЛ. Словно дом окутал туман. Не такой и неприятный. Наоборот, очень соблазняющий туман. И пахнет он, как твои духи.

МАДДАЛЕНА. Я не пользуюсь духами.

СИРИЛ. Значит, пахнет, как ты. Пахнет, как твои волосы. Всё здесь… Будто всё это часть… Я не знаю, как объяснить. Мои дочери…

МАДДАЛЕНА. С твоими дочерьми всё хорошо. Ты не зря старался, воспитывая их. Теперь ты можешь ими гордиться. Но они больше не маленькие девочки. Твои дочери становятся женщинами. Это прекрасно, Сирил. Тревожиться тут не о чем. Твои дочери обожают тебя. Всегда обожали, пусть и по-своему, и всегда будут. Ты для них – Бог.

СИРИЛ (садится на диван). Возможно. Но мне все равно как-то не по себе. Словно что-то происходит буквально за углом, но видеть я этого не могу. Словно слышу в комнате какой-то шум, что-то там скребется. Но, когда захожу, ничего нет. А когда я смотрю в зеркало…

МАДДАЛЕНА. Что это, Сирил? Что ты видишь, когда смотришь в зеркало? Что тебя так тревожит?