Магазин работает до наступления тьмы (СИ)

Заезжий гастролер, на которого грешили некоторые, тоже оставил бы хоть какие-то следы — нужно же ему было где-то жить и столоваться. Но в городке никто не видел мужчину, похожего на описанного Анитой, — статного темноволосого красавца в необычной, но простой одежде, будто он толстовец из дворян. Анита же упорствовала, разыскивала своего Витольда — его вдобавок звали Витольд — через знакомых и даже дала в газеты объявление, что горлица все простила и ждет от своего сокола весточки. Сокол, к досаде сыщиков, так и не откликнулся.

Но на чердаке дома Войцеховских действительно была обнаружена импровизированная постель — смятое одеяло и подушка. Правда, кухарка утверждала, что спать туда в особо душные ночи отправлялась сама хозяйка — что, кстати, странно, ведь обычно на прогревшемся за день чердаке жарче, чем в остальном доме. Брошенные на доски одеяло и подушка стали единственным, довольно сомнительным доводом в пользу того, что в этой истории все-таки участвовал кто-то третий…

— А отпечатки пальцев? — не выдержал увлекшийся Славик.

— Молодой человек, — снисходительно ответил Ножкин, который, как видно, давно привык к подобным вопросам. — Начало прошлого века, провинция, бестолковый городовой… Какие отпечатки пальцев? Если их после огласки и пытались снять, все давно было смазано. И сведений об этом не сохранилось.

Огласка и впрямь была широкая: газетчики жадно накинулись на лакомую историю, сонный городок в кои-то веки проснулся — и притом знаменитым, — а местный поэт, печатавшийся под латинским псевдонимом Аtriplex[1], посвятил Аните поэму «Потусторонний любовник», которую в городке сочли «необыкновенно неприличной» и зачитали до дыр.

Наконец со своей версией произошедшего выступил доктор Барятин, известный в то время специалист по нервным болезням, не отрицавший, в отличие от большинства своих материалистически настроенных коллег, спиритизм и столоверчение, а видевший в них некие проявления пока не изученных возможностей человеческого мозга. В обретшей большую популярность статье «Убийственное воображение» доктор Барятин писал, что несчастная в браке Анита, судя по всему, действительно выдумала себе любовника-избавителя, однако сила ее воображения оказалась столь велика, что желанный образ обрел плоть, как это случается при материализации духов во время спиритических сеансов. Этот плод воображения убил тирана Войцеховского, спрятал свою создательницу в надежном месте, чтобы оградить от подозрений, а после выполнения поставленных задач растворился в воздухе за ненадобностью. И главный вопрос — управляла им Анита или материализованный дух действовал по собственному усмотрению — лежит за пределами человеческого понимания. Поэтому Аниту надлежит не мучить допросами и судами, а поместить в его, Барятина, лечебницу для нервнобольных, чтобы самыми деликатными методами исследовать возможности ее убийственного воображения.

Авторитет доктора Барятина был велик, и все так и случилось. Аниту признали душевно нездоровой и отправили в его заведение, где доктор лично занялся ее случаем. Барятин был поначалу очень воодушевлен, однако больше сверхразвитое воображение Аниты никак себя не проявляло. Более того — фантазии ее ограничивались птичками, цветочками и фасонами платьев, в которых она мечтала встретить своего Витольда. Как с сожалением писал в своих заметках Барятин, Анита показала себя вполне заурядной пациенткой, и единственная ее особенность заключалась в любви к танцам. Но и в босоногих па, которые она порой выделывала в больничной палате, не было ничего выдающегося.

То ли Анита так и не оправилась от потрясения, то ли методы доктора Барятина были не такими уж деликатными, но в итоге ее пришлось оставить в лечебнице. Бедная женщина звала воображаемого любовника, отказывалась от еды, плакала целыми днями, не узнавала родных, а потом впала в меланхолию и совсем перестала разговаривать. Остаток своих дней она провела в доме для умалишенных и умерла совсем еще не старой, но, по свидетельствам родственников, абсолютно безумной…

***

— Увлекательно, — уже знакомым Славику тусклым голосом заметила Матильда, когда расчувствовавшийся Ножкин достал носовой платок. — Так что вы нам принесли?

Посетитель от души высморкался, и после этого трубного звука на пару секунд воцарилась тишина, в которой тиканье из рюкзака стало особенно отчетливым. Славику даже показалось, что оно доносится уже не из рюкзака, а откуда-то из-под прилавка. Прислушиваясь, он покрутил головой — и почувствовал, как сухой механический стрекот пересыпается внутри, словно песок, шуршит у правого уха, у левого, а потом и вовсе где-то в затылке.

Ножкин резко, по-застольному опрокинул в себя остатки воды из стакана, выдохнул, взял свой рюкзак и вытащил из него многослойный кулек, похожий на кочан полиэтиленовой капусты. Торопливо распотрошив его, он достал из вороха шуршащих разнокалиберных пакетов самый маленький — прозрачный, перехваченный изолентой.

— На ваш страх и риск… — сказал Ножкин, бережно, будто больного птенца, опуская сверток на прилавок.