Магазин работает до наступления тьмы (СИ)

— Если вещь не в себе, полиэтилен не поможет, — отрезала Матильда, схватила сверток, чтобы рассмотреть поближе, и взглянула на Ножкина с хмурым недоумением. — Вы серьезно?

В пакете лежали мужские часы на цепочке — такие когда-то носили в кармане и называли «луковицей». Звонкое тиканье повисло в воздухе, как стрекотание кузнечиков в жаркий день.

— Переверните их… — шепнул Ножкин. В его воспаленных глазах рыбьей пленкой переливался чистейший ужас, от каждого прикосновения к свертку Ножкин морщился, словно от боли.

Матильда последовала совету и снова взглянула на странного гостя — уже с подозрением. У часов не было задней крышки: в оголенном неподвижном механизме не хватало шестеренок, а у оставшихся погнулись зубчики. Устройство выглядело безнадежно сломанным — а значит, никак не могло так размеренно и назойливо тикать.

«Вещь не в себе», — мысленно повторил Славик. Ему показалось, что это определение идеально подходит и к часам, и к посетителю, и к Матильде, и к магазину в целом. Именно тогда Славик впервые остро ощутил, что во всем здесь кроется какой-то неуловимый подвох, огромный, спрятанный, как в детской игре, на самом видном месте…

Матильда заглянула в опустевший рюкзак, пошарила свободной рукой в многоцветном ворохе пакетов.

— Нет-нет, это они. — Ножкин с заговорщическим видом кивнул на часы. — Они тикают… Обличают. Они не в себе, вы совершенно правы…

***

Вторую часть истории Ножкин рассказывал севшим, трагическим голосом и иногда хватался за воротничок, словно ему было трудно дышать, но на дверь уже не оглядывался и свежего воздуха не требовал.

Он признался, что сбором семейных преданий и фотографий его увлечение Анитой Ножкиной-Войцеховской не ограничилось. Он регулярно совершал паломничества в ее родной город, чтобы навестить полуразрушенный дом, где все произошло, и заглянуть к местным торговцам стариной. Виктор Павлович по крупице собирал материальные свидетельства жизни своей странной музы: в его коллекции была вышитая бисером сумочка с вензелем «АВ» на подкладке, платочек с тем же вензелем, флакон из-под духов «Нильская лилия» — точно такой же стоял на столике, за которым Анита позировала на одной из фотографий. И если подлинность этих предметов подтвердить было нельзя, то жемчужины коллекции — самые дорогие приобретения — точно принадлежали чете Войцеховских. Это были сборник любовных стихов с экслибрисом их домашней библиотеки, письмо Аниты к подруге Машеньке — неотправленный щебет о розах, платьях и других невинных пустяках, в узком конверте, который до сих пор пах горьким апельсином, и эти самые сломанные часы, без сомнения принадлежавшие инженеру Войцеховскому. На всех трех фотографиях супруга-тирана, которые удалось добыть Виктору Павловичу, из кармана Войцеховского респектабельной параболой свисала часовая цепочка.

Книга была его редчайшей барахолочной удачей, а часы и письмо он приобрел не так давно у внучатого племянника последней из оставшихся в городке Войцеховских. Старушка тащила в дом все подряд, и ее квартира была буквально завалена разнообразным хламом. Часы нашли под ванной, в стеклянной банке с крепко закрученной крышкой. А вот саму старушку Войцеховскую так и не нашли. Еще у нее хранились черепаховые гребни Аниты и прелестная музыкальная шкатулка, которую Ножкин тоже видел на фотографиях, но ушлый племянник заломил такую цену…

— Что значит — не нашли? — перебила Матильда.

— Пропала старушка, — пожал плечами Виктор Павлович. — Сказали, за хлебом вышла и не вернулась. Только, как по мне, дело вовсе не в хлебе было…

Вскоре он начал просыпаться по ночам от какого-то непривычного звука. Звук вплетался в заоконный городской шум и шорохи спящего панельного дома, становился то тише, то громче и не давал покоя, словно острый камешек в ботинке. Потом Ножкин засыпал вновь и забывал о нем — так продолжалось какое-то время, пока однажды, пробудившись на рассвете и глядя в облупившийся потолок, он не понял, что слышит тиканье часов инженера Войцеховского. Сломанных, с погнутыми шестеренками часов, в которых, если поднести их к уху, с нежным звоном перекатывались искалеченные детальки.

Сначала Ножкин прогуглил вопрос и пришел к выводу, что у него тиннитус — шум в ушах, возникающий сам по себе, без внешнего источника, — один из признаков надвигающейся глухоты. Но отоларинголог велел ему пить пустырник и поменьше гуглить всякие болезни. Фантомное тиканье пустырника не испугалось и даже как будто стало громче. Поразмыслив, Виктор Павлович счел его в чем-то даже лестным проявлением загадочного семейного безумия Ножкиных, родоначальницей которого была пленительная Анита.

«Кто знает, — покрываясь приятными мурашками, думал он. — Может быть, и меня за пределами здравого смысла ждет нечто необычайное».