Магазин работает до наступления тьмы (СИ)

Часы-«луковицу» Виктор Павлович разместил в особом шкафу, где под стеклом хранилось всё так или иначе связанное с прекрасной босоножкой. Вечерами, выпив недорогого вина — приходится экономить на всем, если хочешь покупать подлинные антикварные вещи, — он доставал из шкафа то сумочку, то надушенный конверт, которых касались давно истлевшие нежные пальцы, и мысленно переносился в прошлое, к своей драгоценной Аните. В разгоряченных вином мечтах он спасал ее от супруга-тирана и доктора Барятина, блестяще доказывал в суде ее невиновность и увозил за границу. После этого Анита часто снилась ему — белоплечая, волоокая, печальная…

Однажды тиканье сломанных часов вновь разбудило Ножкина посреди ночи. От выпитого накануне у него разболелась голова. Сонный и недовольный, он пошлепал к шкафу, достал часы и принялся вертеть в руках, надеясь найти какой-нибудь потайной механизм и заставить их замолчать. Ножкин плохо соображал, что делает — ему отчего-то втемяшилось в голову, что хитрый мастер специально встроил в часы особое скрытое устройство, чтобы они продолжали тикать и после поломки, сводя владельца с ума. Он подцеплял шестеренки ногтем, пытался их крутить, шепотом ругал часовщика-мистификатора — и грезил об Аните, которую держал в объятиях за секунду до неприятного пробуждения.

Запахло мокрым железом и еще, кажется, горелыми спичками, зеленоватая пелена подступила к глазам, будто от перепада давления. Это обморок, понял Ножкин, тщетно пытаясь взбодрить свое оцепеневшее сознание. Воздух в комнате моментально остыл, гладкое и холодное ткнулось в пятки, и вокруг густо, до сладости во рту запахло розами.

Ножкин стоял на каменных ступенях крыльца, над головой у него тускло мерцал фонарь, а выше переливалось перистым перламутром еще не остывшее после жаркого дня небо. Пронизывающий холод отступил, вокруг Ножкина беззвучно сомкнулся теплый, как молоко, воздух летнего вечера, а на щеку опустился зудящий комар.

— Мамочки, — вслух изумился Ножкин.

И справа от крыльца, поправляя съехавшую на плечо мягкую косу, поднялась из роз волоокая Анита в садовых перчатках.

***

Славик сразу поскучнел, и рука сама потянулась в карман, к телефону — какой смысл тратить память на монолог шизофреника. Вот в чем подвох: они все тут сумасшедшие, искренне верящие в свой бред. Наверняка приторговывают магическими кристаллами и сборниками заговоров на все случае жизни, а у этой Матильды есть где-нибудь аккаунт с хрустальным шаром на аватарке: «Медиум, астральный практик, потомственная ясновидящая» или что они там еще пишут… Скукота какая, с досадой подумал Славик, но запись на всякий случай выключать не стал. Вера во всякую паранормальную чушь и сопутствующее ей шарлатанство — тоже весьма благодатная тема…

Матильда же, напротив, слушала посетителя с возрастающим интересом. Теперь она уже не перебивала и, облокотившись на прилавок, не сводила с Ножкина глаз, в которых горело жадное любопытство. Из-за кассового агрегата выглянуло слегка заспанное лицо Женечки, на котором удивленный Славик тоже заметил некоторое оживление.

Смущенный таким пристальным вниманием Ножкин утер вспотевший лоб и, понизив голос, сообщил, что произошедшее далее он помнит урывками, к тому же дело это глубоко личное, касающееся не только его, но и дорогой сердцу персоны. Вроде бы Анита, побледнев, пыталась крикнуть «городовой!», а Ножкин, убежденный, что видит самый реалистичный и прекрасный в своей жизни сон, умолял ее успокоиться, клялся, что не причинит ей вреда, и в процессе совершенно случайно закрыл ее алеющий в сумерках рот поцелуем. Тут же отпрянул, сжался, счастливый и готовый к любому наказанию за это возмутительное домогательство. Но Анита не стала хлестать его по щекам и повторно звать городового. Взгляд ее смягчился, и испуг в нем сменился той самой властной самочьей тяжестью, всякий раз заставлявшей влюбленного Ножкина вспоминать старинное слово «сладострастие». Она прикусила нижнюю губу, коснулась его бедром, таким нежным и жарким под тонким домашним платьем. Низкорослый, щуплый, нелюбимый женщинами Ножкин оторопел от счастья и, кажется, потерял дар речи. Анита подалась вперед, пальцы ее заскользили по пуговицам темно-синей пижамы незваного гостя, и ошалевший Виктор Павлович вслед за своей дамой сердца опустился под розовый куст…

«А кожа у нее, наверное, прохладная и мягкая-мягкая», — подумал разомлевший Славик, вспоминая высокую грудь и пухлые ручки дамы с фотографий. И тут же завозился, закашлялся, смущенный тем, что, кажется, заглянул в чужие нездоровые фантазии — ведь ничего этого на самом деле не было, — и утих под свирепым взглядом Матильды.

***