Магазин работает до наступления тьмы (СИ)

Как-то они сидели в ресторане большой компанией, сдвинув несколько столов. Близилось мокрое осеннее утро, пили уже через силу, два юных поэта с усиками шепотом обсуждали преимущества отравления перед повешением («у вас будет совершенно чистое белье!» — шипел один, «отнюдь!» — пучил глаза другой). Веселились одни «фармацевты» — так называли безмятежно слепых обывателей, которые присоединялись к подобным компаниям, чтобы «повращаться в кругах богемы». Его самого тоже можно было причислить к «фармацевтам», хотя он кое с кем тут был на короткой ноге и — что греха таить — тоже баловался стишками. От воспоминаний об этом до сих пор дергалась щека — боже, он писал на манжетах, он, оглядывая накрытый стол, перво-наперво подыскивал рифму к слову «брынза»!

Хотя нет, щека у Хозяина дергалась не от воспоминаний, а от того, что опять разыгралась парестезия — тоже весьма неудобное для виршеплетства слово.

— Вы только посмотрите! — толкнул его под локоть сосед, подвижный толстячок, с которым они только что обсудили чудовищно нелепую гибель знаменитого поэта Верхарна: в давке на вокзале обыватели скинули бедного символиста под неумолимо вещный поезд. — Незнакомка, истинная Незнакомка! Хороша! Как там было… — защелкал он непослушными пальцами.

— Не читайте стихов в кабаках, это высшая форма пошлости, — процедила его спутница.

За столик у окна действительно садилась незнакомая барышня. Судя по дорогому платью и статной фигуре, она была и впрямь хороша — вот только лицо ее превратилось в прозрачную маску, сквозь которую таращилась длинная лошадиная морда с внимательными огоньками глаз. На этот раз освещение было хорошее, и увиденное уже нельзя было списать на игру теней и причуды бокового зрения.

— Не смотрите так пристально, это неприлично, — капризно продолжила спутница толстячка.

А барышня вдруг встала и медленно, перенося всю тяжесть с одной далеко отставленной ноги на другую, точно шагающий циркуль, ведомый детской рукой, направилась к ним. И огоньки смотрели на него, прямо в глаза, и вязкая тьма пульсировала под кожей…

Кажется, он закричал и опрокинул стол, а потом его вырвало. Или наоборот. Выпито было много, сидели долго, немудрено перепутать последовательность. Но он точно помнил, что именно тогда со всей оглушающей бесповоротностью осознал собственное безумие. Как осознал конечность бытия всерьез, а не символически, перепуганный Верхарн, летящий на рельсы: один миг — и все уже непоправимо. Дальше будет только хуже, разум оплавится как свеча и погрузится во мрак, из которого неподвижно глядят горящие точки глаз. И некому рассказать — прослывешь раньше срока умалишенным, — некого позвать на помощь, он останется во мраке совершенно один.

— Матильда! Будь ты неладна… Ма-тиль-да!

— Здесь, Хозяин!

Он выдохнул с плохо скрываемым облегчением. Матильда топталась в дверях, щурясь и позевывая.

— Входи, входи.

— Простите, Хозяин. Сама не поняла, как задремала.

— После всего произошедшего — совершенно неудивительно.

— Простите, Хозяин, — повторила Матильда и бросила на него быстрый взгляд. — Я не пыталась сбежать. Все вышло случайно…

— Знаю, что не пыталась, — смягчился он и тут же вновь повысил голос: — Но вышло все исключительно по твоему недосмотру! Сколько раз я тебе говорил: трудные вещи с чувственными проявлениями — с чувственными, Матильда, ты помнишь, что такое чувственные проявления? Трудные вещи прежде чемодана следует помещать…

— …в шляпную коробку, — смиренно закончила Матильда.

— Исайя ликуй!.. И ты повязала часы своей кровью, неужели ты не заметила?

— Это не я.

— Это ты, Матильда. — Хозяин поднес ее руку с ободранным о чемодан пальцем к ее же лицу и легонько потряс. — Это тоже ты. И вещам все равно, как ты к этому относишься!

— Простите, Хозяин. Теперь я поняла.

— Ты всякий раз говоришь, что поняла…

И всякий раз ему казалось, что она все поняла правильно, что нет между ними того не языкового, а сущностного барьера, столкновение с которым печалило и вселяло чувство вины. Так совестливого плантатора, гордящегося тем, что относится к своим рабам совсем как к людям, внезапно жалит догадка, что эта идиллия порочна в самой своей сути. Но потом выходило, что Матильда все поняла по-своему, как ни старался Хозяин говорить понятно и подробно, чтобы избежать разночтений. Доходило до нелепейших курьезов: не так давно он сгоряча велел ей «поставить на место» пьяненького посетителя. Матильда схватила бедолагу за загривок, треснула лбом об косяк, выволокла за дверь и оставила там, прислонив к стене — а потом объясняла, что ударила его, потому что он сопротивлялся и не хотел отправляться на свое место. Это у нее что-то инстинктивное — вцепиться сзади и бить противника головой о любую твердую поверхность… Чтобы замять получившийся скандал, пришлось подарить товарищу Полоротову старинную сигарную гильотину, которую Хозяин собирался оставить себе как забавный сувенир.

Матильда обошла его и приблизилась к сидящей на стуле старушке. Та еле заметно подалась вперед, и Хозяин увидел, как ярко вспыхнули огненные точки на темной морде.

Старушка хихикнула.

— Он там?