Магазин работает до наступления тьмы (СИ)

Бесомрак, длинный и плоский, лежал на ковре и судорожно подрагивал. Он таял, превращаясь в лужу черной жидкости, словно гриб-навозник. Жидкость испарялась, оставляя после себя один лишь запах — парадоксально приятный, он напоминал землистый аромат пачулей. Бесомрак не смог устоять перед непреодолимой силой Женечкиного голоса, и он вытянул его наружу, а тяжелые духи, как давно уже было известно Хозяину, не выживают без своего скафандра.

Краем глаза Хозяин заметил, как Женечка прижимает ко рту ладонь, безмолвно соглашаясь принять печать обратно, и благодарно кивнул.

Старушка сидела, уронив голову на грудь, словно уснула — в метро, скажем, или в очереди к терапевту. Матильда оказалась права — бесомрак выел все без остатка. Мама учила, что, увидев мертвеца, надо непременно прочесть молитву, какую вспомнишь, — и трудно сказать, чего в этом было больше — благочестивого почтения к усопшим или суеверного страха перед теми, кто уже перешел на иную сторону. Хозяин застыл на месте — воспоминание о том, что у него когда-то была мама, казалось куда более диким, чем все происходящее вокруг. У него была мама, было имя, и он пришел в этот мир какого-то числа обыкновенным, перепачканным в первородном кале младенцем, и акушерка непочтительно держала его за ноги…

— Не пишите об этом в отчете.

Хозяин несколько мгновений недоуменно моргал, глядя на возникшую в дверном проеме Матильду, потом сообразил и нахмурился:

— Входи. И не указывай, что мне делать.

— Послушайте, Хозяин. Начальству нельзя про это рассказывать. Вы сами знаете. Напишите, что все как обычно. Мы с Женечкой разберемся. — Матильда довольно дерзко посмотрела ему в глаза. — Я тоже все понимаю.

***

Тогда он почти не запоминал черты лиц, потому что старался в них не вглядываться, боясь обнаружить под дружественной маской лошадиный череп бесомрака. Даже начинающую поэтессу — а на самом деле просто балующуюся литературой белошвейку, с которой у него тогда был пунктирный и обоими, как тогда было модно, не признаваемый роман, — он узнавал по светлым локонам, узким запястьям и особому, с пряными нотками запаху пота. Поэтому совершенно не удивительно, что он столь наивно перепутал попавшего к ним в лечебницу президента автоконцерна, изготовлявшего те самые кашалотоподобные автомобили, с президентом Франции. Президент Франции тоже, судя по хроникам, был небольшим старичком с мягкой бородкой, похожим на беспомощного, из одних только кожи и пуха состоящего птенца.

Путаница вскоре разрешилась, но легче не стало. От мысли о том, как высоко забрался этот способный, освоивший человеческую речь бесомрак, становилось жутко. Он видел, как они учатся — ходить, брать предметы, держать голову как люди, — и не сомневался, что эти твари не просто так просочились в человеческий мир, они целенаправленно его исследуют, надевая на себя людские оболочки, точно водолазные скафандры. Они разумны, хоть и абсолютно непонятны. Этому, способному, не по случайности достался президентский скафандр, к которому прилагаются деньги и связи в высоких кругах — знал, куда целить. Семейство автомобильного патриарха, у которого, по их мнению, случился удар, не оставит его в лечебнице надолго. Бесомрак пока отдохнет, вызубрит новые слова, научится носить скафандр половчее — все достигается упражнением. Его заберут домой, на шелковые подушки, будут сажать за стол во время торжественных приемов, а потом он, может, и вовсе оправится и сможет вернуться к делам. В любом случае бесомрак займется тем, что делает любой иммигрант — натащит в свое окружение себе подобных. Поближе к деньгам, поближе к власти, а там уж и до настоящего президента Франции, беспомощного пухового птенца, будет рукой подать. И бог его знает, какие машины начнет выпускать прославленный автоконцерн...

Наверное, в менее взвинченном состоянии он не делал бы выводы так лихорадочно и не верил в них так безоговорочно. Но, как шутил один местный доктор, обжора и умница, в подвале дома которого потом найдут восемь, что ли, тел замученных девиц: в психиатрической лечебнице здоровых не бывает. Вообще.

Главной проблемой в его глазах тогда было то, что ему никогда прежде не доводилось убивать людей. Казалось бы, время располагало: знакомые рассказывали о собственном опыте человекоубийства за чашкой кофе как о чем-то нелегком, но совершенно обыкновенном и естественном — так, наверное, женщины в своем кругу обсуждают роды. Ему же такой возможности судьба, слава богу, не предоставила, и он думал: а что, если старичка вдруг станет мучительно жаль? Или старичок начнет бороться за жизнь? Если он не умрет сразу, а будет дергаться в агонии и плакать раненым зайцем?