Он должен был понять, что это метафора, что поэт умирает в том смысле, что он исчезает, самоустраняется, оставляя кусочек себя в каждом новом стихотворении. По крайней мере, я это так понимаю. Есть либо поэт, либо поэзия – вместе они не существуют. Он назвал себя мечтателем, я назвала его поэтом. Наверное, он подумал: что этой девчонке от меня надо? Неужели нельзя просто вставить в уши затычки и дать мне спокойно расхаживать взад-вперед по ее голове? Однако же ходить он внезапно перестал.
Сегодня я видела, как он шел по двору и нес покосившуюся стопку больших и маленьких коробок. От чего они все? Что в них лежит? Я осталась наблюдать за ним в надежде, что я это пойму, а особенно – что он повернется и я наконец увижу его лицо, но, когда он это сделал, лицо его оказалось загорожено стопкой коробок. Какого цвета у него глаза? Что читается в его взгляде? Сколько ему лет? Почему он не ответил на мою записку?
Возможно, наша переписка на этом закончилась. Без всяких последствий. Вряд ли у него есть время на такие отвлеченные беседы, как наша. У него есть настоящая жизнь, ему нужно думать о реальных проблемах, о реальных возможностях. Поддерживать отношения с реальными людьми (хоть я и ни разу ни с кем его не видела), ходить на семейный обед по воскресеньям. А у меня…
Погрузившись в эти мысли, я открываю дверь и не замечаю, как наступаю на лежащую на полу записку. Как и предыдущая, она написана черными чернилами. Мое сердце пропускает удар и вдруг ускоряется, как лошадь, перед которой возникло неожиданное препятствие. Я смотрю вниз, не осмеливаясь нагнуться и поднять листок, пытаюсь расфокусировать взгляд, чтобы слова расплылись и я не сумела их прочитать. Что же он мог ответить? Наверное, что-то вроде:
Я снимаю рюкзак и, как обычно, кладу его в угол за дверью. Достаю из него двух кукол, которых нашла на улице. Помою их – и будут как новенькие. Домику Арьи нужны жильцы.
Я иду на кухню и мою руки. Мысль о том, что записка лежит на полу и ждет меня, пробуждает во мне одновременно и волнение, и радость. И не успеваю я как следует вытереть ладони о комбинезон, она уже у меня в руках.
Мои опасения не сбылись: он не поставил в нашей беседе точку. Он мне ответил! Я не знаю, куда мне деть свое тело, хожу взад-вперед по коридору, без конца перечитывая цитату.
Не слишком ли это личное? Наверное, так отвечать опасно. Я перекладываю ручку из одной руки в другую, пытаясь отыскать подходящий ответ.
Я перечитываю еще раз. Повесить витрину. Перед глазами сразу встает моя дрель. Какое нужно сверло и какой вид дюбелей? Витрина тяжелая. Но насколько? Зависит от того, что в ней будет храниться. Витрина? Зачем вообще ему могла понадобиться витрина?
Наконец переворачиваю карточку и добавляю:
27
– Ку-ку! Можно?
Я вздрагиваю, испугавшись неожиданного голоса из-за спины. Оборачиваюсь и вижу Присциллу, которая только что бросила на пол посреди магазина целый пакет одежды.
– Делай с этим все что душе угодно!
– Ты моя спасительница, спасибо тебе.
Сегодня суббота, и я так волнуюсь, что даже забываю спросить у нее, как дела. План у меня такой: починить как можно больше вещей, чтобы магазин предстал завтра перед Маргарет в своем лучшем виде и мы убедили ее его выкупить.