Магазинчик бесценных вещей

– Мой отец очень хотел, чтобы я… продолжила участвовать в его деле, – признаюсь я. – Сын это будет делать или дочь, ему было неважно. Но я ушла. – Я нащупываю конверт в боковом кармане комбинезона. – Я написала ему письмо, в котором прошу о перемирии. У меня ушло на него пять лет.

Я спрашиваю себя, когда я успела перейти этот порог откровенности. Это все, чтобы она почувствовала, что ее понимают.

– Я хочу его отправить, но каждый раз говорю себе: если он ни разу не пытался со мной связаться, какое ему вообще до меня дело?

– Если он не берет меня с ним работать, какое ему вообще до меня дело?

Мы переглядываемся.

– Отправь его, – наконец произносит она.

Я представляю, как мой отец открывает почтовый ящик в конце дорожки. Он делал это каждую неделю просто на всякий случай. В Крепость почти никогда не приходила почта, разве что кто-то совсем отчаянный бросал в ящик пару рекламных листовок. Но ящик мог покоситься или заржаветь, так что отец всегда ходил его проверять.

Я представляю, как он подозрительно рассматривает конверт, недоумевая и не понимая, что с ним делать. Есть два варианта: можно оставить его в ящике, выбросить, сжечь или взять его в руки и рассмотреть поближе. Хватит ли ему смелости его открыть? Дойдет ли он до конца, если все-таки решится прочитать письмо?

Я представляю, как он стоит на дорожке в своих ботинках, крепкий, здоровый, с длинной бородой и маленькими усталыми глазами, от которых глубокими бороздками расходятся в стороны морщины, и смотрит на строки, которые я написала перьевой ручкой на бумаге с жирафами – из Милана, из дома бабушки. Из внешнего мира.

Я представляю, как он сильными своими руками держит перед собой листочек, стараясь не сжимать его слишком крепко, чтобы не испачкать, но все равно оставляет на краях пару черных отпечатков. Я представляю, как он трясет головой, проклинает письмо и сминает его, а потом перематываю пленку назад и вижу, как слеза стекает у него по щеке и, намочив бороду, соскальзывает на клетчатый воротник.

Скучает ли он по мне так же, как я по нему?

– А вот и веселые кумушки, – прерывая ход моих мыслей, замечает Беатриче. Она показывает большим пальцем в окно, себе за спину.

Я так резко бросаюсь к входу, что кружится голова. Снаружи действительно стоят Арья и Аделаида. Последняя, вся сияя, прямо с порога заявляет:

– А у нас первые пожертвования!

Не обращая внимания на присутствие Беатриче, она сообщает, что наше объявление набрало уже больше двадцати просмотров и два человека даже прислали деньги. Пятьдесят и двадцать евро. Видя мое разочарование, она поднимает указательный палец.

– Прошел всего час. Мы собрали семьдесят евро только за первый час…

Беатриче переводит взгляд с меня на Аделаиду и обратно, будто наблюдая, как марсиане играют в пинг-понг.

– Мы организовали краудфандинг, – объясняет наконец Аделаида.

– Только этого не хватало! – закрывает лицо рукой Беатриче.

– Мы не собираемся тебе мешать – просто хотим по всем правилам поучаствовать в аукционе.

– Вы сумасшедшие.

Беатриче произносит эту фразу тоном человека, делающего комплимент.

Аделаида поворачивается в мою сторону:

– Гея, все под контролем. Идея сработает.

Ее уверенность вселяет в меня надежду.

– Настало время фотографий, – объявляет она, доставая из кармана телефон.

Арья оживляется:

– Фотографии, фотографии! Мама, давай я тебе помогу.

Аделаида фотографирует вещи и сам магазин со всех возможных ракурсов («Из-за света!»). Я восхищаюсь ее решительностью и энергией, с которой она бегает по магазину. Вспоминаю о человеке, который подрезал ей крылья. Она бросается в жизнь с головой, чтобы больше не чувствовать себя в клетке? Иначе откуда такая изумительная легкость?

Она бы точно понравилась Дороти. Они бы часами болтали с ней, сидя в обшитых парчой креслах, на что у меня в жизни не хватило бы сил. Если бы в тот день она пришла сюда со мной, я уверена, она сразу дала бы погадать себе на Таро и даже принялась бы раздавать любовные советы тому пареньку.

А сейчас она может кого угодно заставить примерить свои невероятные платья и даже угадать, какая богиня живет в каждом входящем человеке. Я вижу, как она выглядывает из-за ширмы с облаком амарантового тюля в руках и говорит: «Люди восхитительны».

– Подойди сюда, Гея, сделай вид, что чинишь статуэтки…

– Ну Аделаида…

Я собираюсь воспротивиться: меня никто никогда не фотографировал, и мне кажется, что сейчас не лучшее время начинать, а тем более позировать, – но она уже вложила мне в руку одну из моих китайских фарфоровых статуэток. Я опускаю глаза, чтобы скрыться от объектива.

– Великолепно, – комментирует она, делая несколько фотографий подряд. – Я чую попутный ветер.

Закончив фотографировать, она торопливо меня обнимает.

– Побегу на работу. А ты – в детский садик, – добавляет она, обращаясь к дочке. – Тяжела жизнь того, кто борется за свое будущее.

Провожая ее взглядом, Беатриче вздыхает.

– Я не знаю, кем работает ее отец, но, если бы у него был бизнес, уверена, он бы с удовольствием ей его передал.

40