Магда Нахман. Художник в изгнании

Мой милый друг, письмо твое получила, прости, что мало пишу, но тут ужасно неудобные условия жизни, роптать на них, памятуя Москву, совестно, но все-таки они надоели. Комнаты у нас до сих пор нет, так что все еще ютимся по углам у Котова. Вещи девать некуда, дом всегда полон народу, так что никогда не приходится бывать одной, даже с Лилей с глазу на глаз говорить не приходится. Освещения зачастую нет. Трудно найти момент, чтобы писать. Сидеть можно только в столовой. Тут же толчется народ, тут же шьет портниха, пишутся деловые бумаги и разучиваются роли. Котов по-прежнему очень любезен, но меня это уже тяготит, т. к. я не знаю, как потом расплатиться с ним. В довершение всего он влюбился в Лилю и усиленно это проявляет, сейчас ходит зеленый и очень кислый, т. к. с ее стороны взаимности быть не может. Она этим страшно тяготится…[277]

А Лиля, сетуя на невозможность прислать Вере побольше продуктов, сообщала: «дело в том, что у крестьян все отобрано, ни я, ни Магда ничего на деньги купить не можем. Котову приносят, как услугу, а очень не хочется его затруднять и тем обязываться»[278]. При таких условиях взять Ирину к себе Лиля не могла, хотя она и знала, что Ирина в приюте. Она пишет об этом Вере.

К счастью, в конце декабря Магда сообщила Юле: «…одна радость: наконец получаем комнату! Отвоевали ее с великим трудом, ибо наш антрепренер, воспылав нежными чувствами к Лиле, всячески тормозил это»[279]. Лиля сразу же начинает мечтать о том, чтобы забрать Ирину к себе: теперь есть куда ее привезти. Она посылает Вере планы и инструкции, как организовать переезд Ирины и что нужно будет для ее размещения. Письмо Лили так и дышит любовью к ребенку и ожиданием ее приезда: