Магеллан. Великие открытия позднего Средневековья

Согласно Эррере, который, видимо, имел в своем распоряжении данные, не дошедшие до других историков, Сан-Мартин 21 июля предпринял новую попытку вычисления долготы в бухте Сан-Хулиан[524]. Однако здесь автор допустил очевидную ошибку: это было вычисление широты, которое оказалось практически идеально точным: 49 ° 47́. Эррера также приписал Сан-Мартину еще одно наблюдение солнечного затмения 11 октября, когда флотилия возобновила поиски пролива. Но в тот день солнечное затмение, о котором Эррера, видимо, читал в европейских источниках, так далеко на юге не было видно[525].

Португальские источники постоянно настаивают на том, что Магеллан и его штурманы сговорились фальсифицировать результаты наблюдений, чтобы пройденное ими расстояние казалось меньшим, чем на самом деле. Начало этим подозрениям положил Фернан Лопеш де Кастаньеда, родившийся и выросший в Индии, где он собрал материалы по истории Португальской Индии, прежде чем вернуться в 1538 году в Португалию и составить из них книгу. Его сообщение, что штурманы Магеллана, в том числе Сан-Мартин, собравшись вместе, отвергли методы Фалейру как неоригинальные или фантастические, несмотря на то что сам Магеллан их придерживался и настаивал на их использовании, правдоподобно, но не подтверждается другими источниками. На той же встрече, по его словам, все присутствующие договорились исказить результаты[526]. Это выглядит не то слухом, не то прямой ложью, поскольку данный автор всегда рад был принизить врагов и соперников Португалии, особенно перед лицом невероятной точности результатов вычислений 17 апреля, в случае которых мы можем быть вполне уверены, что имеем на руках записи самого Сан-Мартина. Однако, возможно, такая встреча действительно имела место, и Сан-Мартин принимал в ней участие.

Так пытали Сан-Мартина или нет? Если да, то дело, вероятно, происходило во время новых стычек в бухте Сан-Хулиан. И чьи кости гнили под виселицей, когда на остров высадился Дрейк? Возможно, это было все, что стервятники оставили от четвертованных тел Кесады и Мендосы. Однако жертвы Святой недели были не единственными погибшими в этом месте. Магеллан, по словам его обвинителей, продолжил «сеять разрушения и смерть»[527]. Например, 27 апреля Антонио, генуэзский юнга, некогда уличенный в содомии (возможно, был и более поздний случай), был сброшен с борта «Виктории». Его раздувшееся от морской воды тело вновь видели 20 мая, согласно составленному уже в Севилье реестру мертвых: труп появился, как жуткий призрак. Другие жертвы возмездия Магеллана в тот период в реестре не отмечены, но перечень очень неполон.

То, что проблемы и слухи о новом мятеже не прекращались, кажется бесспорным. До нынешнего времени историки принимали за аксиому то, что Магеллан решительными действиями подавил любую оппозицию. На самом же деле верно обратное. Он ранил бунт, но не убил его. В каком-то смысле проявления безжалостности командира только подлили масла в огонь. «Ненависть еще глубже укоренилась в сердцах испанцев» (altius itaque hoc odium pectore Castellanorum insedit), – подметил Трансильван[528]. Магеллан, безусловно, превысил любые свои полномочия. Король действительно потребовал соблюдать его указания и наделил правами вершить суд, но только в границах закона. Меж тем Мендоса был убит без суда, а смерть Кесады можно расценивать в лучшем случае как узаконенное убийство. Высадка на необитаемом острове была неминуемым смертным приговором под маской милосердия. Намеком на незаконность расследования можно считать то, что Пигафетта нигде не упоминал о судьбе мятежников: он всегда избегал любых пассажей, которые могли бы свидетельствовать против Магеллана. Уже приняв, по свидетельству уцелевших, решение, что «либо он погибнет, либо выполнит свой обет», Магеллан стал неосторожен[529]. Убийства и пытки врагов и их высадка на необитаемых островах были не столько рассчитанной стратегией, сколько результатом отчаяния. Таким образом сопротивление можно было не подавить, а как раз наоборот – оправдать.

Свидетельства продолжавшегося беспокойства на корабле по-прежнему покрыты мраком, потому что Эррера, который писал свой труд более чем через 80 лет после путешествия, вызвал смятение среди последующих историков. Он перенес к началу стоянки в бухте Сан-Хулиан эпизод, который произошел позже в апреле, если следовать хронологии Трансильвана. Этот гуманист, писавший свое повествование на основе бесед с уцелевшими участниками экспедиции и успевший, как мы уже говорили, уложиться в несколько недель после их прибытия в Испанию, наверняка был более точен, чем Эррера. К несчастью, однако, он усугубил проблему, допустив собственную ошибку в хронологии: он перенес события Святой недели к концу зимы. Очевидный способ примирить данные с реальностью – не обращать внимания на эту ошибку и придерживаться хронологии Трансильвана во всем остальном.