Читаем Магеллан. Великие открытия позднего Средневековья полностью

4 апреля тело Мендосы выволокли на берег, четвертовали в соответствии с обычным приговором, выносимым предателям, и вывесили на виселице pour encourager les autres[509]. 7 апреля наступила Страстная суббота – день, когда Христос пребывает в могиле и голос молитвы тщетен. Это был отличный день для узаконенного судом убийства. Чтобы избавить Кесаду от повешения, к которому его приговорил Магеллан, слуга отрубил ему голову. Тело четвертовали и подвесили рядом с гниющими останками Мендосы.

В тот же день Магеллан приговорил Хуана де Картахену и Педро Санчеса де Рейну – священника, обвиненного в разжигании мятежа, – к высадке на необитаемом острове[510]. Согласно показаниям самих мятежников, вина священника на самом деле состояла в том, что он отказался выдать тайну исповеди. Стал ли отказ от смертной казни жестом милосердия или у Магеллана сдали нервы? Магеллан освободил от наказания 40 других мятежников, включая Хуана Себастьяна Элькано, который, согласно показаниям своих обвинителей, заслуживал смерти: Мафра утверждал, что этих людей тоже приговорили к повешению, но помиловали по просьбам других моряков[511]. Как Картахену и отца Санчеса, их оставили в цепях и заставили выполнять самые тяжелые работы, пока корабли не отплыли из гавани.

Согласно воспоминаниям, собранным Гаспаром де Корреа в Гоа примерно в 1540-е годы, Магеллан отправил некоторых участников мятежа на рекогносцировку пешком. Они «прошли более 40 лиг и воротились без каких-либо новостей»[512][513].

Их жизнь спасло не милосердие, а необходимость. Люди были нужны, а масштабная бойня ослабила бы экспедицию. Картахену и Санчеса пришлось освободить от виселицы по соображениям собственной безопасности. Казнь священника навлекла бы обвинения в кощунстве. А приговорить к смерти назначенца короля, в особенности без какого-либо юридически серьезного судебного процесса, являлось оскорблением величества[514]. Высадка же на необитаемом острове означала, что конечный приговор должен был вынести Бог. Если бы у жертв были хоть какие-то шансы на спасение, Магеллан бы, разумеется, не предоставил им такую возможность: выжив и попав домой, они смогли бы выдвинуть против него обвинения.

Магеллан держал своих высокопоставленных узников в кандалах до самого исполнения наказания, когда их высадили, снабдив «всего одной галетой и одним мечом каждого» (cum biscocti panis pera, singulisque ensibus)[515]. Согласно официальному реестру смертей, дело было 11 августа – менее чем за две недели до того, как корабли покинули залив Сан-Хулиан. Литература полна рассказов о тех, кто выжил на необитаемом острове благодаря героизму или чудесному спасению. Картахена и Санчес умерли в неизвестности. Интересно, сколько времени прошло после того, как корабли ушли, прежде чем они начали обвинять друг друга? В популярных литературных описаниях, которые берут начало из предположения Эрреры, Санчес отождествляется с другим священником – Бернальдо Кальметой (он же Бернардо Кальметас) из списка уцелевших участников экспедиции. Этот человек был предположительно гасконцем из окружения Антонио де Коки и плыл на «Сан-Антонио»[516]. Но нет никаких оснований смешивать двух совершенно разных людей и выдумывать истории о каких-то увертках Санчеса или сокрытии им своей личности. Хотя другие источники сообщают о нем только в реестре смертей, где он был упомянут, этот человек определенно существовал. Согласно некоторым показаниям свидетелей, он угрожал Магеллану адским пламенем за недобросовестное ведение следствия. Свидетели ничего не говорят о том, был ли он заговорщиком, входил ли вообще во фракцию Картахены. Учитывая все это, принципиальный исповедник и главный заговорщик представляли собой странную парочку. Бежавшие мятежники впоследствии имели возможность вернуться на Сан-Хулиан и спасти их: они обсуждали между собой эту возможность. Но в итоге беглецы прямым ходом направились в Испанию, предоставив изгнанников милости Бога. Картахена и его товарищ по несчастью, судя по всему, не умели вызывать сочувствие.


Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих казаков
100 великих казаков

Книга военного историка и писателя А. В. Шишова повествует о жизни и деяниях ста великих казаков, наиболее выдающихся представителей казачества за всю историю нашего Отечества — от легендарного Ильи Муромца до писателя Михаила Шолохова. Казачество — уникальное военно-служилое сословие, внёсшее огромный вклад в становление Московской Руси и Российской империи. Это сообщество вольных людей, создававшееся столетиями, выдвинуло из своей среды прославленных землепроходцев и военачальников, бунтарей и иерархов православной церкви, исследователей и писателей. Впечатляет даже перечень казачьих войск и формирований: донское и запорожское, яицкое (уральское) и терское, украинское реестровое и кавказское линейное, волжское и астраханское, черноморское и бугское, оренбургское и кубанское, сибирское и якутское, забайкальское и амурское, семиреченское и уссурийское…

Алексей Васильевич Шишов

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза