Магеллан. Великие открытия позднего Средневековья

В ответ Кесада несколько раз ударил штурмана в руку[497] – или, по другим свидетельствам, нанес ему шесть ударов и оставил «умирать»[498] (так гласят самые убедительные рассказы о произошедшем). Чтобы прийти в себя, Элорриаге потребовалось два часа. Тем временем мятежники унесли его на «Консепсьон» и, по собственным утверждениям, сделанным позднее, пытались его вылечить. Но после долгой агонии он все же умер – 15 июля, согласно Declaración de fallecidos, своего рода списку мертвецов, составленному в Севилье в сентябре 1522 года, где перечислялись смерти участников экспедиции[499]. С помощью Антонио Коки Кесада обезоружил команду, которую судьба Элорриаги, видимо, серьезно обескуражила. Он запер все отобранное оружие, поместил под арест всех недовольных и поручил командовать пушечными расчетами Хуану Себастьяну Элькано, служившему канониром на корабле самого Кесады. При расследовании свидетели отмечали последовавший беспорядок на борту «Сан-Антонио»: постоянно поднимали и отдавали якоря, спутывали канаты и носились взад-вперед в замешательстве. Рассказчики прекрасно понимали, как вызвать ужас бюрократов, которые впоследствии будут разбираться в ситуации уже в Испании: главным обвинением должен был стать даже не мятеж, а анархия, нарушающая интересы короля и инвесторов. Отсюда, вероятно, настойчивое упоминание свидетелями «огромного ущерба товарам, которые были оставлены без внимания к их весу или объему открытыми, так что любой мог без помех забрать себе сколько угодно»[500].

На следующий день, 2 апреля, мятежники «раздавали еду без соблюдения правил» (daban pan a la gente sin regla) своим сторонникам[501]. Расхищение складов получило на следствии больше внимания, чем акты насилия, якобы совершенные мятежниками. Но что могло быть хуже разграбления королевского имущества? Оно было менее простительно, чем то, что Кесада, сражаясь с лояльными Магеллану людьми, «чуть не убил их своими ударами и не выдавал провизии»[502].

Показания, собранные в Испании у уцелевших мятежников, не подвергают сомнению свидетельства Мескиты. На допросах они сознались в том, что действительно захватили корабль Мескиты и заключили его под стражу, причем примерно в тех же словах, но, разумеется, без тона благородного негодования. Однако они заверяли, что их первоначальным намерением было не избить или похитить его, а попытаться убедить его перейти на их сторону и вместе с ними требовать от Магеллана подчиняться приказам короля.

Как и в предыдущих спорах в пути, они считали себя людьми короля, своего покровителя Фонсеку – королевским представителем, а своего вожака Картахену – назначенным королем руководителем. Они собирались не узурпировать командование, а осуществлять его в положенном им объеме, соблюдая королевские пожелания и требования. Они утверждали, что хотели убедить Мескиту выступить от их имени, поскольку боялись гнева капитан-генерала. Только когда Мескита отказался сотрудничать, его связали. Что же до Элорриаги, то его требования освободить Мескиту были подтверждены, как и его ранение, хотя мятежники и утверждали, что сами же вылечили его раны[503]. Но если и так, то их врачебного искусства хватило лишь еще на несколько дней жизни пострадавшего.

Картахена получил «Консепсьон», Кесада – «Сан-Антонио», а «Викторией» и так командовал член фракции Фонсеки Луис де Мендоса, так что заговорщики утром 2 апреля почувствовали себя достаточно сильными, чтобы диктовать свои условия. Их предложения сохранились в протоколах еще одного, столь же необъективного допроса, которому подверглись в мае 1521 года мятежники, бежавшие в Испанию[504]. Впрочем, подтверждение большей части данных этого документа содержится в протоколе допроса Мартина де Айямонте, юнги «Виктории», который дезертировал, попал в руки португальцев и 1 июня 1521 года был опрошен в Малакке[505].

Судя по этим данным, предложения мятежников были вполне разумными; но нужно помнить, что им грозил приговор за мятеж, который их показания могли приблизить или отвести. И если бы мятежники смогли захватить Магеллана, то нет никаких гарантий, что они оказали бы ему такой же почет, который обещали.