Погода стояла ужасная: испанцам было холодно, обшивка кораблей не всегда выдерживала частые бури. Поэтому укромная бухта хотя и не была входом в пролив, но по крайней мере давала убежище. Узкий, стесненный вход в нее можно было легко защищать от предполагаемых захватчиков снаружи и дезертиров изнутри. Из-за недостатка провианта и необходимости в ремонте судов Магеллан предвидел – или понял впоследствии, – что необходима долгая стоянка для починки и отдыха на зимних квартирах, которые он и предложил построить на берегу. Пигафетта, который всегда выступал на стороне Магеллана, писал просто: «Так как наступила зима, то суда остановились в одном безопасном для зимней стоянки порту»[481]
. Для флегматичного штурмана Франсиско Альбо, чьи интересы всегда были непосредственно связаны с его работой, чистка днищ кораблей была основной задачей и главным мотивом для остановки. В своем путевом журнале он даже не упоминает о событиях, которые произошли во время стоянки, – о кризисе управления и обвинении жертв Магеллана[482]. Трудно, однако, отделаться от ощущения, что Магеллан уже во время прибытия в бухту Сан-Хулиан был сосредоточен на поисках способов устрашения соперников, возмездия врагам и их полного искоренения. Он нанес удар не только потому, что для того сложились благоприятные условия: потребность в самоутверждении, порой максимально жестоким образом, проистекала из его характера и жизненных ценностей. Лопес де Гомара, который был еще мальчиком, когда впервые узнал о путешествии Магеллана, резюмировал события в заливе Сан-Хулиан с тщательно отмеренной иронией: «Будучи исполненным духа и чести, он показал зубы» своим врагам (Mostrándoles dientes, como hombre de ánimo y de honra)[483]. Скорость, с которой стали разворачиваться события, предполагает, что они были спланированы заранее.Свидетельства очевидцев здесь расходятся: согласно Трансильвану, мятеж и убийства, которыми он завершился, произошли ближе к концу пребывания в бухте. Свои данные он по меньшей мере частично брал, по собственному утверждению (подкрепленному свидетельством его собрата по перу Гонсало Фернандеса де Овьедо), из защитной речи мятежника Хуана Себастьяна Элькано, которую тот произнес после того, как довел уцелевших участников экспедиции до Испании[484]
. Однако хронология, которой придерживался Трансильван, – его личная. По его словам, нарушение порядка произошло после долгой и неуютной зимовки, которая возродила «старую извечную вражду между португальцами и испанцами, тем более что Магеллан был португальцем»[485]. Когда Магеллан наказал ропщущих, то, по словам Трансильвана, обратил их в мятежников.Решающее доказательство того, что Магеллан читал рыцарские романы, получая образование при португальском дворе, – его постоянные отсылки к «Книге Прималеона», титульный лист испанского издания 1535 года которой мы приводим (Primaleon: Los tres libros del muy esforçado cavallero Primaleon et Polendos su hermano hijos del Emperador Palmerín de Oliva – «Три книги весьма храброго рыцаря Прималеона и Полендоса, его брата, сыновей императора Пальмерина де Оливы». Магеллан назвал своего пленника, захваченного на юге Американского континента, Патагоном в честь персонажа этой книги – гиганта, чьи физические и психологические характеристики Магеллан и его люди находили и в местных жителях. Соответственно, Патагонией был назван и весь регион. Встречи с великанами нередки в романе, одна из них изображена на приводимой иллюстрации: Прималеону противостоит великан Гатару, который удерживает на своем острове зачарованную деву. На заднем плане виден луковичный купол, отвечающий за экзотику, а виселица и засохшая ветка вызывают чувство опасности. Судя по всему, Магеллан спланировал собственное возведение в рыцарство по образцу того же Прималеона.
Это весьма убедительное изложение, но оно неверно: здесь, как и в других частях книги, Трансильван свел воедино несколько событий, что и неудивительно, ведь он стремился как можно быстрее закончить книгу и опубликовать ее раньше потенциальных конкурентов. Другие источники сходятся в том, что роковые события имели место в самом начале зимовки – «как только мы вошли в бухту», по словам Пигафетты[486]
.