Магеллан. Великие открытия позднего Средневековья

Самое раннее свидетельство, которое у нас имеется, рисует яркую картину случившегося под покровом ночи. Этот документ далек от беспристрастности: это петиция, адресованная Магеллану Алвару де Мескитой, который требовал наказать заговорщиков и приводил свидетельства в поддержку своей точки зрения. Петиция была датирована 9 апреля – после событий прошло больше недели. У Магеллана было более чем достаточно времени, чтобы вместе с лояльными подчиненными придумать благоприятную для себя версию событий. Он официально подтвердил факт получения петиции 15 апреля и сообщил об удовлетворении прошения Мескиты через два дня; в тот день случилось мрачное предзнаменование – полное солнечное затмение. Таким образом, для сговора времени было еще больше.

Расследование происходило в четверг, 19 апреля, на борту «Сан-Антонио», под полным контролем Магеллана. О беспристрастии и речи не было. Свидетели подозрительным образом точно сходились в своих показаниях. Поэтому эти свидетельства ни в коем случае нельзя считать достоверными, но именно их Магеллан явно хотел представить миру. И это единственная версия, зафиксированная во время предполагаемого мятежа, а точнее, через три недели после него. Впрочем, ее общую достоверность подкрепляет тот удивительный факт, что ее в целом подтверждают показания тех мятежников, которым впоследствии все же удалось добраться до Испании. Сохранившаяся копия была сделана в Севилье в мае 1521 года с первичной рукописи писцов Мартина Мендеса и Санчо де Эредии, которые вели и допрос свидетелей; поэтому, если сделать скидку на незначительные погрешности при снятии копии, подлинность содержимого гарантирована[493].

В показаниях Мескиты сквозит праведное негодование, которое возвращает нас к тому моменту, когда соперничество между фракциями Магеллана и Картахены на борту «Сан-Антонио» приобрело особенно жесткий характер. «Я заявляю, – начинал свое сообщение Мескита в корректной юридической манере того времени, – что ночью того Пальмового воскресенья, 1 апреля нынешнего 1520 года, когда я был в своей каюте на указанном корабле и весь экипаж отдыхал, пришли Гаспар де Кесада, капитан корабля “Консепсьон”, и Хуан де Картахена, вооруженные, и с ними было около 30 вооруженных людей. Они вломились в мою каюту с обнаженными клинками и выволокли меня, приставив к груди острие».

Захватив корабль для своих мятежных целей, они повели своего пленника вниз «и они втолкнули меня в каюту Херонимо Герры, писца этого корабля, и надели на меня оковы, и, как будто этого им было недостаточно, закрыли дверь этой каюты на засов, а к тому же поставили у двери человека, чтобы тот не спускал с нее глаз»[494]. Рассказ подтверждали и другие свидетели. Педро де Вальдеррама, священник и судовой капеллан флагманского судна, утверждал, что бросил вызов Кесаде, призывая его вернуться к своему долгу цитатой из Псалма 17: «Cum sancto sanctus eris et cum perversis perverteris» («Со святыми ты будешь свят; а с развратным и сам развратишься»).

«Кто говорит это?» – бросил в ответ Кесада, не нуждавшийся в переводе.

«Пророк Давид».

«Тут нет никакого пророка Давида, отче»[495].

Присутствие Вальдеррамы на борту «Сан-Антонио» никак не объясняется. Впрочем, в диалог вполне можно поверить: священник, словно бы пытающийся оправдать грешника, духовного преображения которого он пытался добиться; и одержимый дьяволом злодей, откладывающий свои расчеты с Богом.

Хуан де Элорриага, штурман «Сан-Антонио», вмешался в разговор.

«Я требую от вас, – сказал он Кесаде, по всей вероятности, для соблюдения формальностей, – во имя Бога и короля Карлоса вернуться на ваш корабль, потому что сейчас не время бродить по кораблям с вооруженными людьми, а также я требую от вас освободить нашего капитана»[496].

Кесада отказался. Тогда штурман велел своим непосредственным подчиненным призвать экипаж к оружию «и потребовать освободить нашего капитана» (e demandemos nuestro capitán).