Магеллан. Великие открытия позднего Средневековья

После этого истина станет очевидна: после пасхальной трагедии разумное бережливое обращение Магеллана с корабельными припасами вызвало новый виток бунта. Он уже сокращал рационы, а в бухте Сан-Хулиан поступил так снова. На суше и в бухте можно было добыть пингвинов, морских котиков и гуанако и засолить их мясо впрок. Но запас галет подходил к концу. Вино было незаменимой драгоценностью. Свежие овощи на берегах Патагонии было практически невозможно добыть, за исключением, возможно, трав, жевать которые моряки научились у местных жителей. Остановка на зимних квартирах не пополняла, а истощала продовольствие. На скудном пайке в условиях усиливающихся холодов энтузиазм команды неизбежно тает. Зима тревоги была вовсе не позади. «Приближался месяц май», и южные ветры давали основание надеяться на успешную дорогу домой – нужно было только убедить командира в том, что это необходимо.

Трансильван передает жалобы команды и ответы Магеллана[530]. Моряки открыто говорили о своем страхе из-за того, что «стояли холода и страна была почти безлюдная». Даже Магеллан, по их словам, мог видеть, «что земля бесконечно тянется к югу и что не оставалось никакой надежды на отыскание края этой страны или какого-нибудь пролива». Однако командир был последним человеком, от которого можно было бы ожидать признания неудачи. У него была его драгоценная карта. Он поставил все на обнаружение пролива. «Суровая зима была неминуема», – продолжали жалобщики. Но Магеллан именно по этой причине и приказал остановиться на зимние квартиры. Многие матросы, по словам просителей, «уже умерли от голода и лишений». Однако Магеллан вынужден был считать эти протесты неоправданными. Сан-Хулиан был малоприятным местом, но он находился не настолько к югу, чтобы жалобы на суровость зимы были уместными, а рацион можно было дополнить охотой и рыбалкой. Пигафетта, как обычно, защищал своего героя, восхваляя изобильные ресурсы бухты. Его рассказ выглядит рекламным проспектом: он повествует о ладане и раковинах – несъедобных, но зато содержащих жемчужины, так что малоправдоподобные жалобы он парирует еще менее правдоподобными утверждениями[531].

Дальнейшие аргументы жалобщиков – «что они зашли так далеко, куда ни храбрость, ни безрассудство смертных еще не заводили» – были и не вполне верными, и непригодными для того, чтобы впечатлить их вожака, который уже пережил на своем веку немало приключений и считал самовосхваления своей прерогативой. Воззвания к авторитету испанского короля часто фигурировали в препирательствах между капитанами и их командами, но утверждение недовольных, что «кесарь не заставлял их так упорствовать в борьбе с природой и обстоятельствами», явно должно было вызвать гнев Магеллана: ставилась под сомнение его мудрость, храбрость и сама власть. Настоящее требование мятежников, оно же их самая серьезная угроза, было спрятано внутри всей этой возмутительной риторики: они заявили Магеллану, что «не могут согласиться с правилами раздачи пайков, которые он установил, и умоляют увеличить рацион и подумать о возвращении домой». Вероятнее всего, эти требования выглядели более безапелляционно, чем в изложении Трансильвана: разумеется, информаторы гуманиста воздерживались от признания в подготовке мятежа.

Хотя Трансильван передает слова Магеллана в косвенной речи, они так точно воспроизводят собственный голос путешественника, что у писателя, возможно, был какой-то экземпляр его речи под рукой; впрочем, Трансильван, как и любой образованный гуманист-классик, мог следовать античным образцам и вложил в уста своего персонажа те слова, которые показались ему наиболее яркими. И они действительно выглядят убедительно[532].

Прежде всего, Магеллан заявил, что никак не может удовлетворить требования недовольных. Его курс был проложен самим кесарем. Он не хотел и не мог отклоняться от него никоим образом. «Он будет плыть до тех пор, пока не отыщет страны или какого-нибудь пролива». Это проявление бесшабашной храбрости, возможно, выглядело провокационно, но Магеллан сочетал его с умасливанием, за которым читались упреки. Путешествие будет легким, если возобновить его летом, а до тех пор «что касается продовольствия, то им не на что жаловаться: ведь в этой бухте обилие вкусной рыбы, пресной воды, птиц и топлива, в хлебе и вине недостатка у них нет и хватит надолго, если только они будут соблюдать меру в потреблении». Не затронули ли совесть моряков укоры в отсутствии предприимчивости и доблестного духа? Магеллан продолжал свои упреки: по его словам, экспедиция еще не совершила ничего достойного восхищения.