Магеллан. Великие открытия позднего Средневековья

Можно ли воспринимать эту историю как обычную страшилку? Ее трудно примирить с тем, что, как мы знаем, характерный для тупи, как и других жертв европейского империализма, каннибализм служил оправданием для того, чтобы ставить таких людей вне защиты естественного права или вообще отказывать им в разуме по сравнению с другими. Однако представление о том, что поедание человеческих внутренностей может спасти страдающих от цинги, выглядит наукообразным и имеет некоторую подоплеку в европейской юриспруденции. Любую требуху, как правило, перед употреблением нужно долго готовить, но люди, которые уже не могли жевать, могли сосать полупереваренное содержимое человеческих внутренностей, чтобы получить хоть какое-то питание. Растительная пища, сравнительно богатая витамином С и недоступная жертвам цинги, накапливается в пищеварительном тракте, где медленно разлагается и переваривается. Описание моряков, питающихся кровавыми человеческими кишками, может показаться неаппетитным и рассчитанным лишь на эпатаж. Однако человеческое мясо и кровь регулярно появлялись в европейской фармакопее[650]. Более того, моряки знали «обычай моря». У нужды нет закона, и считалось общепринятым, что жертвы кораблекрушения и те, кого высадили на необитаемый остров, могли есть мясо своих товарищей, погибших случайно или наложивших на себя руки[651]. Моральный контекст внезапно проснувшегося у спутников Пигафетты аппетита к людоедству кажется менее извинительным, но они не просили своих товарищей кого-то убивать специально, а молили найти останки каких-нибудь уже погибших жертв войны, которым поедание уже не причинило бы лишнего вреда. Каннибализм ради удовольствия был запрещен. Каннибализм ради спасения жизни считался жертвой.

Впрочем, едва ли Пигафетта уклонялся от сенсационных подробностей. Его описание симптомов цинги может посоперничать с описанием людоедства: «У некоторых из экипажа верхние и нижние десны распухли до такой степени, что они не в состоянии были принимать какую бы то ни было пищу, вследствие чего и умерли… здоровых оставалось очень мало». Среди них был и сам автор: «Я, благодарение Господу, не испытал никакого недуга»[652]. Свое везение он, полагаю, упоминает как новое свидетельство милости к нему Бога, своего чудесного спасения и очищения. Свою роль сыграли и материальные обстоятельства: его корабль, как мы знаем, был полон спасительных продуктов, включая сушеные и засахаренные фрукты и драгоценные маленькие баночки айвового мармелада, который входил в диету офицеров и привилегированных внештатных лиц и, вероятно, как-то помогал против цинги.

Когда моряки смогли высадиться на берег, они были слабы телом и духом. 6 марта 1521 года им удалось увидеть на западе два острова: Гуам и Рота. Это была южная оконечность того, что мы ныне называем Марианскими островами, но Магеллан сначала назвал их Латинскими (Islas de Velas latinas) за форму парусов плоскодонок, на которых его явились приветствовать местные жители. Альбо прервал свой обычно бесстрастный перечень измерений широты, описав последовавшую сцену: два острова, «не очень большие» (no muy grandes), между которыми флотилия прошла на юг и запад, оставив их по обе руки от себя. Пигафетта, возможно, был введен в заблуждение двойной вершиной на Роте и писал о трех островах, но никакого третьего в тот момент не могло быть видно. Только между Гуамом и Ротой корабли могли пройти как практически, так и судя по сохранившимся свидетельствам[653]. Хинес де Мафра вспоминал радостный крик: «¡Tierra!» Земля! Дикая радость превосходила все разумные пределы. «Все радовались так бурно, что тех, кто проявлял сдержанность, считали безумцами»[654].

Альбо продолжал: «И тогда мы увидели много небольших парусов, которые двигались к нам, и они были так стремительны, что словно бы летели, эти паруса были ткаными и треугольными, они могли одинаково хорошо идти назад и вперед, превращая по необходимости нос в корму и наоборот»[655].

Островитяне, судя по всему, удивились меньше, чем моряки. Марианские острова лежат к востоку от Филиппин, притом довольно далеко: Гуам расположен более чем в 2400 километрах от Манилы. Поэтому неудивительно, что об архипелаге и его обитателях не имелось почти никакой информации ни в Европе, ни в португальских форпостах в Азии. Поэтому Магеллан не был подготовлен к встрече. С другой стороны, Марианские острова были не такими изолированными, как думал Пигафетта, предположивший, что, «судя по знакам, которые делали, они были в полной уверенности, что, кроме них, на свете иных людей нет»[656]. Торговые связи местных жителей, видимо, ограничивались Каролинскими островами; однако через различные рынки до них, вероятно, доходили вести с Молуккских островов о европейцах, о том, как выглядят они и их корабли, так что жители могли понимать, чего ждать.