Магеллан. Великие открытия позднего Средневековья

Поэтому преимуществ, которые обычно дает эффект чужака, уже не было. Среди тупи с мыса Сан-Агостиньо Магеллан встретил людей, уже знакомых с французскими и португальскими моряками, но гостеприимство к чужакам, свойственное их культуре, еще не рассеялось из-за привычки или пренебрежения. Великаны Патагонии еще не успели увидеть достаточно чужаков и столкнуться с наглостью европейцев, так что их гостеприимное отношение тоже никуда не делось. Жители острова Гуам знали о европейцах лишь понаслышке. Но либо уже этого было достаточно, чтобы быть настроенными против них, либо у островитян просто не было принято благожелательно встречать чужаков.

Пигафетта пишет, что Магеллан надеялся высадиться и пополнить запасы пищи и воды. Но местные жители воспрепятствовали ему в этом, бесстрашно выступив против его судов в маленьких долбленых каноэ с выносными уключинами: орудуя длинными веслами как рулями, они делали лодки проворными, подобно дельфинам[657]. Неизвестно, насколько дружественными были их первоначальные намерения, но они быстро воспользовались замешательством команды, вызванным голодом и болезнями. Как только флотилия бросила якорь и еще до того, как моряки убрали паруса, туземцы перерезали канат, похитили небольшую лодку, прикрепленную к корме флагманского корабля, и погребли с добычей домой. Они взобрались и на борт, похищая все, что попадалось под руку: «Они разыскивали у нас все, что могли забрать» (Nos buscaban para hurtarnos cuanto podían)[658].

Какое-то время люди Магеллана, похоже, не предпринимали ничего, а просто с изумлением следили за тем, как на их кораблях орудуют мародеры. «Мы же не могли защититься от них», – признавал Пигафетта, а Панкадо добавлял, что испанцы «не приняли предосторожностей»[659]. У Пигафетты создалось впечатление, что эти люди «бедны, но весьма ловки и особенно вороваты», в результате чего мореплаватели прозвали этот архипелаг «островами Воров» (Islas de los Ladrones), что дошло до сведения картографов, так что вплоть до 1660-х годов острова официально носили это название.

Шок от успешных действий воров рассеял апатию моряков. Хинес де Мафра вспоминал, что на палубе началась драка, после чего туземцы принялись метать копья[660]. После нескольких выстрелов они наконец убрались восвояси со своей добычей.

Магеллан отреагировал обычным для себя образом: решительно и безжалостно. Самонадеянность воров, по словам опубликованного Рамузио отчета, «обошлась им очень дорого»[661]. Магеллан собрал достаточно крепких людей в количестве около 40 и отправил в карательный рейд. Это дало Пигафетте, вошедшему в их число, возможность провести быстрые, но удивительно подробные этнографические наблюдения.

Некоторые его фразы, видимо, призваны оправдать жестокость командира. Туземцы жили, по его словам, «каждый… по своей воле». Таким образом, они не соблюдали естественное право и, следовательно, не подпадали под его защиту. «У них нет властелина». Стало быть, они не обладали и настоящим общественным устройством. Волосы мужчин – длинные и спутанные – и женщин – распущенные и падающие до земли – тоже можно было считать признаком дикости. «Они ничему не поклоняются» – для европейцев это служило доказательством недостаточной разумности и преступления против природы, но вместе с тем увеличивало перспективы быстрее обратить местных жителей в христианство. Все они ходили нагими, только у женщин «срамная часть… прикрыта узкой полоской тонкой, как бумага, коры, растущей между древесиной и корой пальмы», а мужчины «носят, подобно албанцам, небольшие шляпы из пальмовых листьев» (portano capeleti de palma como li Albanezi)[662]. Это сравнение кажется настолько удивительным, что непонятно даже, что Пигафетта вообще мог иметь в виду. Если только речь не идет об ошибке при переписывании или опечатке, то он должен был подразумевать жителей побережья Адриатического моря, которые по-прежнему носят это или похожее название в большинстве европейских языков. Пигафетта хорошо знал о них, поскольку, как нам уже известно, вообще был хорошо знаком с восточной частью Средиземного моря, где похожие шляпы были широко распространены с Античности, о чем было известно любому, кто рассматривал изображения различных народов и их национальных костюмов. В то время эти шляпы делались в основном из шерсти, но их коническая форма и то, что туземцы носили их низко надвинутыми, могло стать причиной такого сопоставления со стороны Пигафетты.