Магеллан. Великие открытия позднего Средневековья

На первый взгляд его поведение подтверждает «черную легенду» о жестокости испанцев, в данном случае – натурализованного испанца. Однако здравый смысл велит эту легенду отвергнуть. Испанцев нельзя считать морально неполноценными только из-за того, что они испанцы, только на основании их происхождения. Считать иначе – открытый расизм. Испанское правление в испанской же мировой монархии – несмотря на традиционно негативное отношение англосаксов – имеет значительно менее дурную репутацию, нежели прочие европейские империи: «Если ты ищешь монумент, взгляни вокруг»[675]. Коренные жители выживали, а нередко и процветали под испанским правлением и продолжают до сей поры сохранять свою идентичность, традиции, языки и численность в большинствах государств Америки, некогда бывших испанскими, в то время как в бывших британских колониях их часто изгоняли или уничтожали. Впрочем, и эта разница никак не связана с моральными качествами испанцев или англичан. Испанский империализм разворачивался главным образом в условиях, в которых труд местного населения ценился слишком высоко, чтобы устраивать геноцид, а продолжение существования доколумбовой экономики было жизненно необходимым для выживания самих колонистов; нарушать его не было никакого смысла. Английские же поселения в основном образовались там, где коренные жители почти не имели экономической значимости и пользы и имело смысл прогнать их, а территорию заселить европейскими колонистами и завезенными рабами. Хотя Магеллан избежал дурной репутации, которую щедро приписывают всем остальным конкистадорам на испанской службе, на деле он являлся одним из самых безжалостных среди них. Он без особых угрызений совести прибегал к резне, бойне и поджогам, но мы не можем на этом основании высказывать моральные суждения о человеке, который жил в другое время и сталкивался с совершенно неизвестными нам опасностями. Устрашение – тактика того, кто боится сам. Почти повсюду, куда доплывали испанцы и португальцы, они значительно уступали числом неприятелю в случае стычек, да и вооружены были удивительно плохо. Они находились далеко от дома – Магеллану от Гуама до Испании нужно было бы проделать 13 500 километров по прямой, не имели шансов на подкрепление, среда была им неизвестна и враждебна, они страдали от неизвестных доселе болезней, непривычной еды и питья. Их окружали, притом с недобрыми намерениями, народы, которых они считали дикими. Часто (хотя не на Гуаме) они оказывались узниками местных «союзников», которые превосходили их числом и могли заставить их участвовать в традиционных кровопролитных войнах с врагами-соседями. В Патагонию и на Гуам Магеллан явился не как завоеватель, но как проситель или, возможно, вымогатель – ему отчаянно были необходимы припасы. Он не мог позволить себе длительные переговоры или допустить, чтобы враждебные общины взяли над ним верх или, как на Гуаме, навязали бесчестный неравноправный договор. Он действовал жестоко, но рационально. Устрашение было его наилучшим шансом.

И оно сработало. Магеллан получил обратно шлюпку, которую увели местные жители. Получил он и еду – 40 или 50 лодок с припасами, по подсчетам Панкадо[676]: возможно, он их забрал против воли туземцев, но в любом случае явно с применением запугивания и торгуясь с позиции силы. 9 марта флотилия в полном порядке убыла с острова. Согласно Пигафетте, испанцев провожало более 100 лодок «на расстоянии свыше одной лиги», с большой ловкостью скользя между кораблями экспедиции, идущими на всех парусах, и даже их обгоняя. Судя по всему, туземцы собирались вовсе не почтить путешественников, а отпраздновать их отплытие. Они показывали испанцам с лодок жестами рыбу, «точно хотели дать ее нам, и тут же забрасывали нас камнями» (con simulatione de darnello, ma trahevano saxi et poi fugivano)[677]. Возможно, здесь Пигафетта имел в виду библейскую аллюзию?

Христос спрашивал своих последователей: «Есть ли между вами такой человек, который, когда сын его попросит у него хлеба, подал бы ему камень? И когда попросит рыбы, подал бы ему змею?»[678]