Магические изыскания Альмагии Эшлинг

…Но что это? Звон? Альма крепче сжала ридикюль с немым колокольчиком. Однако тихий хрустальный звук доносился не из ридикюля, его источник был где-то впереди. В нагромождении камней, над которым росло дерево – настолько старое, настолько замшелое, что никак не удавалось его узнать.

Зато на одной из его ветвей примостилось кое-что вполне узнаваемое. Сорока. Замершая, молчавшая. Ждавшая.

Стоило подойти ближе, и всё стало ясно: сквозь камни пробивался родник, маленький, зато звонкий и кристально чистый.

И пронзительно холодный! Альма, подставившая было ладонь, чтобы набрать воды, отдёрнула руку: в неё будто тысяча ледяных игл впились. Безотчётно соединила ладони в попытке согреться – и поразилась холоду собственной кожи: словно не на секунду прикоснулась к источнику, а долго-долго продержала руку в январской проруби.

А несчастную лошадь, наоборот, пожирал изнутри жар… Хм-м-м.

Альма почти не знала магии: встречи с той были редкими, мимолётными, сложными. Зато Альма знала, что средство против жара – холод.

Вот только как донести до их стоянки хотя бы глоток этой обжигающе холодной воды?

Благодаря то ли здешней прохладе, то ли неординарности ситуации разум Альмы заработал быстрее. До того он был подобен механизму, шестерни коего склеила липкая дрёма; теперь механизм полностью очистился.

По счастью, невдалеке виднелось подходящее растение. Сначала Альма приняла его за лопух, а затем вспомнила, что в подобные листья кухарка заворачивала масло. Значит, это был белокопытник. Король белокопытников: одного его листа хватило бы, чтобы сделать пелерину или широкополую шляпу, – настолько он был велик.

Впрочем, сейчас ни в пелеринах, ни в шляпах нужды не было – зато была нужда в ёмкости для воды. Альма аккуратно свернула сорванный лист и подставила его под струю родника.

Тщетно! Вода, нимало не задерживаясь, стала течь сквозь него, словно он вовсе не был для неё преградой. Словно он был мягкой бумагой, а не плотным растением.

Альма пробовала и так, и эдак, и с этим листом, и с другими, складывая их по-всякому, – безрезультатно. Вода отказывалась набираться в них.

Что ж, тогда…

Альма сцепила зубы, приготовилась бежать сквозь заросли, приготовилась терпеть, сложила ладони лодочкой – и подставила под кристальную струю.

Как же холодно…

…и как же бесполезно. Не успела она сделать двух шагов, как вся вода утекла сквозь пальцы, хотя ладони были сжаты плотно почти до боли.

Эту воду нельзя было унести. По крайней мере, нельзя так.

Альма вновь стала озираться, в отчаянии ища хоть какое-нибудь подобие чаши, хоть какой-нибудь сосуд, который поможет ей набрать и унести упрямую влагу.

Но ни вокруг, ни у неё самой ровным счётом ничего не было.

Сорока, наблюдавшая за её метаниями, насмешливо стрекотнула. Источник, весело отвечая птице, зазвенел громче.

Зазвенел… В порыве озарения Альма дёрнула тесёмки ридикюля, достала плотно увязанный свёрток, размотала слои ткани и извлекала из них покоцанный футляр, в котором хранился столь же покоцанный колокольчик. Поцарапанный, лишённый язычка, неспособный звонить. Зато способный сыграть роль маленького бокала.

Наверное.

Это была последняя идея. Последний шанс. Альма с замиранием сердца подставила хрустальный колокольчик под хрустальный источник.

Звон усилился, раздвоился. Струя воды била в стенки колокольчика – но не могла их пробить.

Зато могла их заморозить – и Альме почудилось, что в руках у неё прозрачный лёд, сердце снежной бури, воплощённый холод.

Скорее к стоянке, к лошади!

Не придерживая подол платья (ведь обе руки были заняты), почти не глядя под ноги, увязая в мягком мхе, Альма бросилась назад по тропинке. Которая вдруг стала стремительно зарастать. Вот потянулись ветвями навстречу друг другу деревья, перегораживая проход, вот зазмеились по земле колючие заросли…

…и расступились вновь, пропуская сердито стрекочущую сороку. А заодно Альму, которая изо всех сил старалась не отставать от чудной птицы.

Близ лошадей никого не было – общество, как это заведено, не стало совещаться прямо над одром больного и отошло в сторону, мрачно в чём-то убеждая друг друга, едва ли не споря.

Альма хотела подойти к лошадям незамеченной – и ей это удалось, по счастливому стечению обстоятельств или благодаря чему-то иному.

Захворавшая лошадь была совсем плоха. У неё не осталось сил ржать, на её боках выступила испарина, блестящие глаза помутнели, даже грива казалась какой-то грязной и всклоченной. Лошадь ещё стояла, но её ноги готовы были вот-вот подломиться, а голова опускалась всё ниже. Дыхание было частым, жарким, больным.

Подействует ли? Не сделает ли вмешательство Альмы хуже? Капитан Эшлинг упоминал, что разгорячённых коней ни в коем случае нельзя поить холодной водой, это их погубит.

Но бедная лошадь и так погибала. А принесённая Альмой вода была совсем не обычной холодной водой – она была ужасающе морозной, так что побелели онемевшие Альмины руки, державшие колокольчик, и жаркий воздух вокруг, казалось, похолодел.

Из колокольчика лошадь не напоить – она же не человек, чтобы пить из бокала. А значит…