Магия безумия

Первая мысль – что звонит Таэлор. Она догадалась, что это я украла деньги. Может быть, Персефона нашла сумочку в мусоре. С ума сойти, я не догадалась побывать в магазине и положить деньги на место, прежде чем вернуться домой.

Вообще не нужно было их красть. Как сказал Морфей, прежде чем брандашмыг проглотил его живьем – придется принять последствия. Я признаюсь Таэлор в краже и буду надеяться, что она не подаст в суд.

Я крепко сжимаю в кулаке яшмовую гусеницу, в надежде, что она придаст мне храбрости.

– Папа, с кем ты говоришь?

Он подмигивает и подносит телефон к уху.

– Привет, солнышко. Хочешь поздороваться с дочерью?

И протягивает мне трубку.

Я очень рада, что это не Таэлор, однако все-таки принимаю недоумевающий вид. Надо доиграть роль до конца.

– Но пациентам в клинике не разрешают говорить по телефону, – говорю я, заставляя голос дрожать для пущего эффекта.

Папа жмет плечами и улыбается.

Трубка леденит мне ухо, когда я наконец ее беру.

– Это ты?

– Всё хорошо, – произносит Элисон – внятно и твердо.

– Правда? – спрашиваю я, по-прежнему изображая потрясение.

– Папа тебе объяснит. Приезжай сегодня, ладно?

– Тебе что-нибудь кололи утром?

– Нет. Я вела себя, как мы договорились. Пусть видят, что я вменяема. Почему-то они думают, что галлюцинации были вызваны успокоительными. С ума сойти.

Я улыбаюсь.

– Так приятно слышать твой голос.

– Взаимно. Я очень хочу тебя увидеть и обнять… сказать, как я тобой горжусь. Я люблю тебя… – Ее голос обрывается.

Я плачу, на сей раз непритворно.

– Я тоже тебя люблю, мама.

Папа осторожно забирает телефон и прощается с Элисон, а потом отводит меня в гостиную и сажает на кушетку.

– Из клиники позвонили сегодня рано утром, – говорит он, и я вижу, что глаза у него затуманены и обрамлены смешливыми лучиками. – И я поехал туда, пока ты спала. Она здорова… совершенно здорова. Перестала разговаривать с предметами. И съела на ужин омлет. С тарелки, Элли! И всё это без лекарств. Врачи совещаются… они полагают, что, возможно, у Элисон была странная реакция на препараты, которые каким-то образом усилили симптомы. Ты не поверишь, каким образом они пришли к этому заключению. Помнишь сестру Дженкинс?

Я осторожно киваю. Когда я видела ее в последний раз, она лежала на полу в туалете, с блаженной улыбкой на лице и пустым шприцем в руке. Очевидно, она последовала моему совету.

– Уборщик обнаружил ее в туалете вчера поздно ночью. Она вколола себе то самое успокоительное, которое давали твоей маме. Когда сестра Дженкинс пришла в себя, она сказала, что из зеркала вылезла фея и украла у нее ключи. Но ключи лежали рядом с ней. Врачи думают, что с конкретными лекарствами что-то не так… они пошлют их на проверку.

Он вздыхает и одновременно посмеивается.

– Подумать только, столько времени твоей маме мешали поправиться негодные лекарства. Я так рад, что мы успели это выяснить и отменить шоковую терапию…

– А уж я как рада.

Я беру папу за руку и прижимаюсь к ней щекой.

– Не то слово.

Папа легонько тянет меня за рыжую прядку.

– Это что, новый шиньон?

– Конечно, – машинально отвечаю я и только потом понимаю, что солгала.

– Мне нравится. Ладно, пончики на столе. А я поеду в клинику на целый день. Ты приедешь после работы?

– Обязательно! – восклицаю я.

И тут я понимаю, что папа не спросил насчет кресла. Я ожидаю увидеть оторванные маргаритки, но они все на прежних местах. Очень странно. Потому что я и это забыла исправить.

Папа шагает к двери и по пути оборачивается.

– Кстати, проверь свои ловушки. В одной из них я видел огромного махаона. Наверное, он туда залетел во время вчерашней грозы. Он украсит твою мозаику. Я никогда таких больших не видел.

Огромный махаон… от удара под дых мне было бы не так больно, как от этих слов.

Я кладу яшмовую гусеницу на столик и заставляю себя дождаться, пока папа уедет.

В гараже я открываю одно за другим три ведерка, прежде чем нахожу его, лежащего поверх кучки других насекомых. Мне в нос бьет запах кошачьего наполнителя и банановых шкурок. Я вынимаю махаона из ловушки. Блестящее синее тельце и черные атласные крылья висят безжизненно, неподвижно.

Он каким-то образом спасся… выбрался из брюха брандашмыга и прилетел сюда, только для того, чтобы я его удушила.

Держа махаона в ладонях, я печально бреду в гостиную, охваченная тошнотворным чувством вины и скорби. Я кладу бабочку на столик рядом с яшмовой гусеницей и дрожащим пальцем расправляю черные крылья.

– О чем ты думал? – тихонько спрашиваю я. – Зачем залетел в эту трубку? Уж ты мог бы быть осторожнее…

Так больно видеть его, некогда полного жизни и блеска, а теперь неподвижного, как яшмовая фигурка. Я глажу холодное синее тельце.

– Теперь я тебе верю, слышишь? Я верю, что ты думал обо мне. И никогда не забуду твою жертву.

«Я не дам тебе забыть», – доносится до меня голос Морфея.

Я отскакиваю – а тельце бабочки начинает вибрировать.

Крылья складываются и растут. Они распахиваются, и я вижу сидящего на столе Морфея – как всегда, в блеске и славе. На нем современный костюм из сапфирового шелка, в тон драгоценным камням на лице. И, разумеется, на голове причудливая шляпа.