— Но, милорд, это никогда не было секретом! Дораль сделал тебе предложение публично, ты публично принял его. Как бы вел себя
— Постель! Стар, в Америке постель — вещь многоцелевая. Иногда в ней спят, просто спят. Я его не понял.
— Зато я теперь все поняла. Ты просто не знал, что это идиома. Вина моя. Но и ты теперь знаешь, как глубоко он был унижен, к тому же еще и публично.
— Да, конечно, но он сам виноват. Что же он спрашивал при всех? Было бы еще хуже, если бы я ответил «нет».
— Совсем наоборот! Ты не обязан соглашаться. Мог бы отказаться — вежливо, изящно. Лучше всего было бы, хотя это чистая ложь, сослаться на трагическую невозможность — временную или постоянную — от ран, полученных в той битве, где ты проявил себя как герой.
— Впредь буду знать. И все же я не понимаю, почему Джок был так поразительно щедр?
Стар посмотрела мне в лицо:
— Любимый, могу я тебе признаться, что ты поражаешь меня каждый раз, когда я с тобой говорю? А я-то думала, что давным-давно разучилась чему бы то ни было удивляться.
— Взаимно. Ты меня тоже поражаешь. Однако мне это по душе, кроме одного раза.
— Мой повелитель Герой, как часто, по твоему мнению, простому деревенскому помещику выпадает шанс получить в свою семью сына Героя и воспитать как собственного? Можешь ли ты вообразить его разочарование, когда у него отняли то, что он считал твердо обещанным и всецело принадлежащим ему? Можешь ли ты вообразить его стыд? Его гнев?
Я немного подумал.
— Ладно. Виноват. Так бывает и в Америке. Только там этим не хвастаются.
— Сколько стран, столько и обычаев. Известную роль сыграло и то, что Герой оказал ему честь, отнесся к нему как к брату, и при особой удаче он мог рассчитывать, что Герой станет членом дома Доралей.
— Погоди-ка минутку! Что ж, он для того и прислал всех троих? Чтобы повысить шансы?
— Оскар! Да он бы с радостью прислал тебе тридцать, если бы ты намекнул, что настроен достаточно героически и совладаешь с ними. А так он послал тебе старшую жену и двух любимых дочерей… — Стар замялась. — Вот что мне до сих пор неясно… — И задала прямой вопрос.
— Господи! Нет, конечно! — запротестовал я, вспыхнув. — Уже с пятнадцати лет… Но меня выбила из седла эта девчонка. Только она. Думаю.
Стар пожала плечами:
— Возможно. Но она
Я пробормотал что-то, думая о том же. Но мне почему-то не хотелось эту проблему обсуждать со Стар.
Она сказала:
—
— Я сказал, что отказался от сексуальных преступлений на время Великого поста.
Она удивилась:
— Но Великий пост давно прошел, даже на Земле. А здесь его вообще не бывает.
— И очень жаль.
— И все же я рада, что ты не выбрал Мьюри раньше Летвы. Иначе Мьюри задрала бы нос перед матерью. Но правильно ли я поняла, что ты
(Стар, Стар… это
— Если тебе так угодно, любимая.
— О, это сильно помогло бы.
— О’кей. Тут ты командир. Одну… две… тридцать… умру, но не сдамся. Только, пожалуйста, никаких девчонок… маленьких…
— Нет проблем. Дай-ка мне подумать. Ах, если бы только Дораль дал мне сказать хотя бы пять слов! — Она замолкла. Рука ее сохраняла ровную теплоту.
Я тоже примолк, задумавшись. Эти странные обычаи имели последствия, важность которых я до сих пор не смог полностью оценить. Например, почему, если Летва немедленно сообщила мужу, какой я олух…
— Стар, а где
Она бросила на меня острый взгляд:
— Милорд, позвольте сказать вам, что вам лучше
— Разрешаю. Только все почему-то суют нос в мои.
— Извини. Я очень встревожена, и мои самые главные тревоги тебе пока неизвестны. Это был прямой вопрос, и он заслуживает прямого ответа. Гостеприимство здесь всегда бывает взаимным, и честь оказывается одновременно обеим сторонам. Я спала в постели Дораля. Однако, если это важно, а для тебя это может быть важным — я все еще плохо понимаю американцев, — вчера я, как известно, была ранена и рана еще беспокоила меня. Джок — широкая и добрая душа. Мы спали. И только.
Я постарался, чтобы мой голос прозвучал беззаботно:
— Твоя рана меня беспокоит. Как она сегодня?