Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века

Пытка производит ответы, которые и были целью, но всегда требует большего, все новых тайных сведений. На европейских колдовских процессах пытки приводили к развернутым признаниям в невероятных преступлениях. Среди них – полеты на шабаш на метлах, козлах и даже на людях; сделка с дьяволом и совокупление с демонами; насылание духов на других людей, чтобы вызвать у них одержимость; принесение в жертву младенцев, поедание их плоти, использование их жира для приготовления бальзамов и мазей. Эти необычные признания недвусмысленно свидетельствуют о том, что пытка и правда не идут рука об руку. Некоторые из сознавшихся в колдовстве, возможно, сами поверили в свои рассказы, интернализируя внушенные им представления о грехе, Сатане и разрушительной мощи зависти или гнева как ощутимых силах, действующих в материальном мире. Но эта вера, эта правда стала плодом кропотливой идеологической работы, будучи выкована и отполирована в огне пыточной комнаты. Русские колдуны сознавались в куда более правдоподобных преступлениях: приготовлении питья из кореньев, разбрасывании соли на перекрестках, взятии земли из могил для подкладывания в похлебку своим недругам. Порой они сообщали, что призывали злых духов или видели человечков, резвившихся на подносе с солью, и это было куда правдоподобней признаний европейских магов в полетах по ночам, сношениях с демонами, перемене облика и людоедстве. Тем не менее судебные дела фиксируют широкое распространение признаний, полученных под пытками, и подтверждают тот факт, что вынужденные признания даже в глазах властей были далеко не самым надежным способом узнать правду.

Это и есть существенная ошибка, заключенная в самой идее пытки. Ее сторонники утверждают, что, хотя средство кажется неприглядным, оно работает, а суровые времена требуют суровых мер. Но если в раннее Новое время люди соглашались признаться в чем угодно, лишь бы избавиться от боли, значит, это верно и для более поздних эпох. С учетом того, что пытка ведет скорее к конструированию «правды», чем к установлению правды как таковой, ее возвращение в качестве орудия допроса из темных глубин истории – где ее, казалось, навсегда похоронили мыслители Просвещения со своим рациональным подходом, – выглядит пугающим. И вновь актуальным кажется едкий комментарий Сартра относительно реабилитации пытки как средства управления вскоре после ужасов Третьего Рейха. Крик души, обращенный к Франции 1958 года, как ни печально, вполне мог бы прозвучать в США и любой другой стране в наши дни: «Отступление было постепенным и незаметным. А когда мы подняли голову, то увидели в зеркале ненавистное чужое лицо: наше собственное» [Alleg, Sartre 1958: 100].

Глава 8 Колдовство, ересь, предательство, бунт

Наиболее возмутительные преступления

Пытки играли немалую роль в расследовании серьезных уголовных преступлений, но лишь самые тяжкие из них влекли за собой град ударов хлыстом или неумеренное применение пытки огнем, водой и раскаленными клещами, что считалось нормой в случае преследования за колдовство. Решения по большинству дел выносились на основе свидетельских показаний, улик, сведений о личности обвиняемого, пытка же обычно не применялась вовсе. Даже если серьезность преступления требовала пыток, последние по большей части сводились к битью кнутом и / или подвешиванию на дыбе. В своем исследовании, касающемся русской судебной системы в целом, Коллманн, изучившая сотни дел, выявила лишь три вида преступлений, при обнаружении которых подозреваемым приходилось испытать на себе весь арсенал пыточной комнаты: кнут (до сотни ударов за раз – непереносимое для человека количество), дыба (с грузами), раскаленные клещи, прижигание огнем, пытка водой. К самым изощренным пыткам прибегали, если человек подозревался в предательстве, ереси или колдовстве [Kollmann 2009: 165–166].[476]