Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века

Наш труд приближается к концу, и настало время рассмотреть, почему колдовство, вместе с предательством и ересью, образовало, так сказать, нечестивый тройственный союз, почему именно эти преступления считались самыми страшными, требующими самого сурового расследования. Если объяснения, предложенные в этой книге, верны, колдовство не заслуживает столь высокого (или, если угодно, столь низкого) положения. В предыдущих главах говорилось о том, что представления о колдовстве, господствовавшие в России, отличались от европейских отсутствием всеобъемлющего «сатанинского» нарратива, изображавшего поступки ведьм и колдунов как акты разрушения вселенского масштаба. Русских колдунов, как мы видели, не считали организаторами разветвленного заговора, имевшего целью свергнуть царскую и божественную власть, и не подозревали в заключении сделки с дьяволом. В них не видели участников еретических антихристианских культов или сексуальных хищников-совратителей. Почему же их будничные практики и «кухонная» магия настолько беспокоили власти и подданных Московского государства, что эти чародеи испытывали на себе всю жестокость тогдашних законов и подвергались самым безжалостным пыткам? Может показаться, что это наблюдение опровергает все утверждения, высказанные нами ранее. Из-за чего колдовство считалось чудовищным преступлением, расследование которого требует крайних мер?

Исследователи охотно проводят параллели с ситуацией в католической и протестантской Европе, из-за чего связь колдовства с изменой и ересью кажется естественной и не вызывает удивления. В западной демонологии ересь и неизбежно вытекающее из нее предательство Господа считались неотъемлемыми и определяющими признаками колдовства. Эти рассуждения имеют под собой прочную документальную основу применительно к Европе, но в трудах, посвященных России, они, как правило, заимствовались, а не применялись с учетом местных реалий. Европейские законы и верования помещали целителей, предсказателей, поставщиков вредоносных и любовных заговоров в то же воображаемое пространство, где находились еретики и бунтовщики, бросавшие вызов небесному и земному порядку – это было частью единого, грандиозного по масштабам, многовекового восстания. Применительно же к Московскому государству такая обостренная реакция на магические преступления соответствует аргументации, предлагаемой в этой книге: колдовство являлось возмутительным покушением на хрупкие личные связи, на которых держался этический порядок, определямый понятиями иерархии и зависимости.

Ересь и колдовство?

Если говорить о Европе, то умозрительное объединение колдовства, ереси и бунта выглядит вполне оправданным, и более того, очевидным и интуитивным. Усиление преследования ведьм в позднесредневековой Европе давно уже объясняется учеными как результат изменившегося понимания угрозы с их стороны. Папа Адриан в 1523 году объявил, что ведьмы виновны в «порочном еретичестве»:

Многие люди обоих полов… забыв о спасении своих душ и отдалившись от католической веры, образовав некую секту, всецело отрицают веру, полученную со святым крещением, попирают святой крест и обращаются с ним самым подлым и бесчестным образом, главное же – совершают надругательство над святыми дарами, признавая дьвола своим повелителем и хозяином, обещая ему поклонение и повиновение, и посредством нечестивых заклинаний, чар, волшебства и прочих нечистых магических обрядов постоянно причиняют ущерб и повреждения людям, животным и плодам земли… ведя собственные души к смертельной погибели и нанося оскорбление божественному величию Господа [Kors, Peters 1972: 246].