Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века

Разумеется, мы должны реалистично оценивать относительную сдержанность православной церкви в вопросах, связанных с телом. Будет опрометчиво, даже ошибочно, утверждать, что православное христианство всегда позитивно смотрело на все плотское и в частности на человеческое тело. Это касается прежде всего секса, вызывавшего, как и положено, горячее осуждение. Согласно исповедным вопросникам, священникам следовало вначале расспрашивать своих духовных детей – и мужчин, и женщин – об их сексуальной жизни. И действительно, как указывает Н. Кизенко, исповедальные тексты заставляют сделать вывод, что «нарушение сексуальных норм было главной заботой православных священников, выслушивавших исповедь». В. М. Живов установил, что удивительно малое число жителей Московского государства соблюдали на практике правило ежегодной исповеди. Тем не менее проповеди, исповедные вопросники подтверждают теоретическую озабоченность православных иерархов грехами в сексуальной сфере [Корогодина 2006: 217–243; Kizenko 2008: 646][224]. Но стоит помнить, что, помимо порицания и осуждения, учение и практика православной церкви имели в виду также и положительное значение, которое могло придаваться и часто придавалось человеческому телу, мужскому и женскому.

Выше говорилось о том, что сексуальные прегрешения не связывались напрямую с обвинениями в колдовстве и что женщины, которым предъявлялись обвинения или у которых вырывалось признание, не ассоциировались с преступлениями сексуального характера, совершаемыми в магических целях. Эта связь так и не возникла, несмотря на то что письменные тексты были пропитаны христианской мизогинией, основанной на представлении о сексуальной опасности. Несмотря на редкие реверансы в адрес женского пола – «Жена добра венец мужу своему и безпечалие», – православные авторы куда чаще пылко обличали женскую сексуальность [Покровская 1954: 288][225]. Как видно уже из заглавия, в дидактическом произведении XVII века «Беседа отца с сыном о женской злобе» женщину изображают источником греха и причиной падения мужчины[226]. Широко цитируемое высказывание загадочного Даниила Заточника демонстрирует недвусмысленное отношение к женщине: «Что льва злее в четверногих, что змии лютеиши ползущих по земли? Всего того злая жена злее. Несть бо на земли болши женския злобы». Вслед за авторами «Молота» Даниил ссылается на падение Адама, чтобы вымазать дегтем всех женщин без исключения: «Женою бо исперва прадед наш Адам из рая изгнан бысть… О злое оружие острое дияволе!» [Покровская 1954: 288][227]. Он возлагает на женщин ответственность за сладострастие, приписывая мужчинам все прочие грехи: «Девиця погубляет свою красу бляднею, а муж мужество свое татбою» [Покровская 1954: 289]. Аллегорически изображая похоть и совокупление, иконописцы часто снабжали бесов в андрогинном или мужском обличье свисающими грудями, чтобы подчеркнуть «женский» характер этих грехов (правда, встречаются и бесы с ухмыляющимися рожами в области гениталий) [Антонов, Майзульс 2011; Levin 1989: 46–52, 179–180; Worobec 2001: 42–45].

Рис. 4.6. Церковь Преображения Господня, Остров, XVII век. Такие церкви, посвященные чуду открытия божественного естества в человеке, были и остаются широко распространены в России. Фото из книги: Косточкин В. В. Древнерусские города. Памятники зодчества XI–XVII вв. М.: Искусство, 1972. № 216. С. 249.