Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века

Параллельно с этим православное учение поощряло аффективные реакции. Эмоциональность в нем не носила гендерной окраски и ценилась как в мужчинах, так и в женщинах[219]. По мнению многих европейских мыслителей, слишком бурное выражение эмоций являлось прискорбным и притом «женским» качеством, которое подрывало умственные способности женщин и наносило ущерб мужественности в мужчинах[220]. В России, напротив, слезы сожаления, раскаяния, радости считались признаком благочестия или даже святости, причем пол плачущего не имел значения. Так, царь Федор Иоаннович, сын и наследник Ивана Грозного, несмотря на засвидетельствованное слабоумие, стал одним из самых почитаемых в истории страны правителей благодаря религиозному рвению и способности обильно проливать слезы [Сказание о царстве 1909: Стлб. 761–762; Challis, Dewey 1978; Rowland 1979]. Такое расхождение в путях развития религиозности непосредственно повлияло на складывание ведьмовского нарратива. Западные демонологии считали, что женщина склонна подпадать под влияние дьявола в том числе из-за слабости рассудка, эмоциональности и отсутствия здравого смысла, но в российских условиях это различие между полами не имело никакого значения.

Отношение к гендерным различиям в православном богословии формулировалось не только посредством учения об интеллекте и эмоциях, но также через взгляды на сексуальное взаимодействие, тело и материальный мир. Господствовавшие в России представления о теле являются хорошим отправным пунктом для исследования соответствующего культурного ландшафта. На эту тему написано удивительно мало. Эпохальная книга Ив Левин «Секс и общество в мире православных славян» (Sex and Society in the World of the Orthodox Slavs), вместе с ее же весьма ценными статьями, стали первыми серьезными исследованиями отношения к плотской стороне человека в России на протяжении Средних веков и в начале Нового времени и до сих пор остаются важнейшими трудами такого рода. Тщательно исследовав сохранившиеся проповеди, исповедные вопросники, жития святых, волшебные сказки и судебные дела, Левин установила, что православные пренебрежительно относились к телу – вместилищу похоти и греха. Исследовательница подчеркивает и существенный нюанс: признавая, что человек слаб, церковь стремилась сдерживать и контролировать, а не искоренять плотские прегрешения. Самыми серьезными прегрешениями сексуального характера были те, которые разрушали социальные связи – брачные, внутрисемейные, общественные. Те же слабости, которые не выходили за пределы частной сферы, влекли за собой, как считалось, менее катастрофические последствия [Levin 1989; Levin 1993b][221].

Одновременно с этим русское православие культивировало и более светлое представление о человеческом теле как сосуде, послужившем для воплощения Христа. Созданный по образу Божию человек был лишь слабым отражением божественного совершенства – но все же отражением[222]. Будучи телесным воплощением Спасителя, человеческая плоть получала некоторую часть славы земного Христа. Произошло чудо – Слово стало плотью, поэтому человеческое тело являлось подобием Господа, а также метафорой всего несказанного, неосязаемого, божественного. Сюжет о Преображении – Иисусе в человеческом обличье, просиявшем как Сын Божий, – пользовался ограниченной популярностью в России, судя по частоте его изображения на иконах и числу церквей, названных в честь соответствующего праздника[223]. Православные в России почитали мощи святых, полагая, что особенной святостью обладают неповрежденные, «нетленные» тела. Предполагаемый механизм совершения чудес мыслился таким образом, что физический контакт с останками должен был приносить плоды [Greene 2010; Levin 2003]. Итак, плоть наделялась различными значениями ввиду этой способности служить вместилищем и проводником божественного.