Магия трав (СИ)

И как же Ивар злился, когда Хвитсерк чуть не заметил Ханну, которой уж совсем не хотелось сидеть в доме. Эта негодная девчонка думала, что знакомство со старшим братом Ивара должно было состояться рано или поздно. Да с чего бы вообще? О, Бескостный, принимая продукты и новые корешки, травы от брата, никогда еще так не молился всем богам, лишь бы Хвитсерк поскорее скрылся за деревьями. Но, едва Ивар вернулся в дом, его встретила Ханна, устроив на его голове яркий венок из собранных опавших листьев. Закатив глаза, Бескостный покраснел, стиснув зубы. И до самого утра не разговаривал с Ханной. Ему было стыдно за свою сухость, строгость… Почему она вообще до сих пор с ним? Почему не сбежала, как только стало легче? А он предлагал? Нет. И не предложил бы уйти. Потому что не хотел. Не хотел больше оставаться в одиночестве.

Все мысли вспыхнули, словно сухая береста, когда губы Ханны опустились на губы Ивара. Ее глаза были так же зажмурены, как и у него в первый раз, но она явно не хотела отстраняться. Скорее, наоборот — прижалась всем телом к Ивару, растапливая своим внутренним летом его зиму. И Бескостный подался навстречу, сжимая ладони в кулаки. Тонкая боль, что соединяла его с реальностью, была необходима, ведь Ивар тонул в этой близости. Верить он не привык, но как можно оставаться отрешенным еретиком, когда боги буквально целовали в макушку.

— Позволь мне, — мягко произнесла Ханна, чуть отстранившись, и потянулась к плетению на тунике Ивара, но он перехватил ее руки, — не бойся меня, конунг моего сердца.

Бескостный вздрогнул, словно ледяной ветер пробрался под кожу и принялся поедать кости. Только сейчас все ледники в душе безбожно таяли под натиском восходящего солнца. Ханна выжигала собой страхи Ивара, глушила боль. Глаза запекло, все вокруг начало погружаться в туман, как в тех историях, что рассказывала Аслауг, где сквозь пелену, препятствия герой находил свою суженую. В груди жгло. Жгло настолько, что было невыносимо.

— Ты ведь из жалости, да? — вырвалось хрипло, с надрывом. Кто мог принять калеку? Ивар только научился жить с мыслью, что являлся обузой для всех, а сейчас… В голове взрывались мысли, переплетались с сомнениями в ужасной схватке.

— Глупый, — произнесла Ханна, едва отстранившись, чтобы стянуть с себя платье. От вспыхнувшего пожара в округлившихся глазах Ивара и глубокого вздоха она рассмеялась и села еще ближе, словно от каждого сантиметра между ними зависела судьба всего мира. — Из жалости не может так в груди стучать. — Ханна осторожно подцепила ладонь Ивара и прижала к месту, где билось сердце. Оно тут же участило ритм — поняло, для кого существовало все это время. — Разве я похожа на ту, что из жалости готова с мужчиной постель делить?

— Но я… — Бескостный ощутил, как вспыхнуло его лицо. Ни одна мазь, ни один отвар, ни один обряд не могли бы унять то бушующее чувство, что зародилось в Иваре. Больно? Очень. Хотелось больше? О, да. — Я не могу быть с девушкой. Когда Маргрэт…

— Мой конунг, — медом разлился голос Ханны, от которого точно нельзя было спрятаться, даже если бы захотеть, — я не Маргрэт. Я — Ханна. Дочь Эрика Северянина. Девушка, которую ты спас, Ивар Бескостный. — Ивар непроизвольно опустил ладонь к вздымающейся груди Ханны — горячая, нежная и белая, как молоко. — Моя жизнь отныне твоя. Моя любовь — твоя. Я — твоя, Ивар Бескостный. И только ты вправе прогнать меня. Только ты вправе вырвать меня из своей памяти. Но я… — Ивар заметил, всмотревшись в лицо Ханны, на котором словно плясали тени богов, что страх промелькнул в ее глазах. Неужели правда боялась, что он…

— Никогда. — Пересохшие губы едва слышно произнесли одно-единственное слово, ставшее таким важным для обоих.

Ханна, коротко усмехнувшись, прикрыла ладошкой рот. Быстро поднявшись, она перебралась на кровать и протянула Ивару руку, приглашая. От такого действия горло Бескостного пересохло, будто жажда терзала его ни один год. Впрочем, так и было. Он жил с острым желанием быть любимым. Чтоб она отличалась от материнской, которая периодически казалась удушающей. Ивар хотел так, как у братьев — по-взрослому. И уже успел смириться, что ни одна женщина не готова полюбить такого озлобленного на жизнь и людей калеку. Но Ханна… Она точно стала его личной богиней, которой хотелось постоянно молиться. И Ивар молился. Не переставая. Молился, когда, зажмурившись, сглатывал соль, сдерживая эмоции, пробуя на вкус сладкую кожу Ханны. Он был для нее конунгом. Звучало пленительно, хоть и в какой-то мере насмешливо. Ну и пусть. Пусть не быть ему конунгом Каттегата, но звание конунга сердца самой прекрасной девушки будоражило Ивара ничуть не меньше.