Магнолии были свежи (СИ)

Наверное, его должны были задеть эти слова, но он ничего не почувствовал. Ни досады, ни ревности, ни гнева, ни боли. Хоть случилось бы это месяцем раньше, он бы смог найти выход, но сейчас — ему было все равно. Единственное, что его волновало — это Джейн. Священный механизм умер.

— Нет, я так не думаю. И она точно не разлюбила тебя. Ты всегда будешь нужна ей, — он коснулся губами ее лба. — Как и мне. Наша дочка, наша любимая девочка.

— А ты, — стояла на своем Джейн. — Ты все еще ей нужен?

Он глубоко вздохнул. Сложно было говорить о том, на что ему было наплевать, но еще сложнее было убеждать близкого человека в обратном. Что он мог сказать Джейн, если и сам не знал ответа на этот вопрос. На самом деле, вдруг признался себе Гилберт, гораздо лучше было бы, если бы Линда и правда разлюбила его. Тогда можно было избежать мучительных объяснений, неловкого молчания и вытаскивания наружу старых секретов, которые уже давно прогнили. Однако он не мог больше читать жену как открытую книгу, да и не стремился к этому. Разумеется, Линда была ему дорога, но теперь исключительно как мать его дочери.

— Разумеется, Джейн твоя мама любит меня. Просто ей скучно здесь, — он повел рукой в пространстве. — Но мама здесь не виновата. Я сам должен был понять, что слишком мало уделял и ей, и тебе внимания, поэтому, думаю, она просто решила немного поразвлечься.

— И вот с этим Джонни, — гримаса отвращения проявилась на лице его дочери. — Вот с этим… С этим… Слизняком, — она наконец подобрала нужное слово. — Она изменяет тебе!

— Джейн! Достаточно! — воскликнул Эйдин. — Ты не имеешь права так говорить о матери. Она не заслужила таких слов о себе от тебя.

— А разве она имеет право гулять с этим Джонни?

— Наша мама — взрослая женщина. — он поправил воротник рубашки. — И она может гулять с кем угодно, пока это не нарушает приличий. А это, — он указал на фотографии в журнале. — Не нарушает приличий. Вспомни себя, сколько раз ты попадала в журнал «Взгляд» с несколькими кавалерами за раз? И разве мама хоть раз упрекнула тебя?

— А должна была! — запальчиво ответила Джейн. — Она — моя мама и обязана заботиться о моем нравственном воспитании.

— Святые Небеса! — он комически хлопнул в ладоши. — Какие речи я слышу! И это говорит самый известный в Лондоне светский львенок? Мой тебе совет, дорогая, — он наклонился и поправил золотую заколку в ее волосах. — Не забивай себе голову всякими дурацкими мыслями. Мы с твоей мамой во всем разберемся, и мы никогда не перестанем тебя любить, запомни это. Хорошо? — она кивнула. — Отлично.

Гилберт почти вышел из кухни, когда на пороге его настиг голос дочери.

— А ты?

Он не спешил поворачиваться.

— Что я?

— Ты все еще любишь маму? — она соскочила со стула и подошла к нему. Пришлось обернуться.

Лгать дочери было делом неблагодарным. Но Эйдин снова вспомнил себя в ее возрасте; наверное, тогда бы он не отказался от несколько ложек сладкой лжи, в особенности о Мариссе. С другой стороны, все его представления о брате были одним сплошным враньем, которым он успокаивал себя, не удосужившись узнать, что происходит на самом деле. Но то был брат, а это была его дочь. Родители всегда должны были быть идеальным примером устойчивости мира. Гилберт прикрыл глаза и где-то вдалеке увидел отца и мать — бесстрашно глядевших вперед и с неизменной улыбкой. Что было бы, узнай он, будто вся его отлакированная картина мира вдруг упала и разбилась? Наверное, ближе к их возрасту он и смог бы принять некоторые семейные секреты, но в двадцать лет его бы это подкосило. Он бежал от этой стабильности, отбрыкивался от мягких рук, чтобы к сорока годам понять — что он потерял.

— Разумеется, я люблю твою маму.

— Как мою маму или как свою жену?

Джейн была слишком умной. Он в свои двадцать был полным болваном, а ведь еще говорят, что дочери идут во всем в своих отцов. Характером может быть и да, а вот сообразительностью — как же.

— Джейн, — он бережно приподнял ее за подбородок. — Я люблю твою маму. И эта любовь никуда не исчезнет.

Эйдин не врал. Любовь к Линде, как к матери его единственного ребенка никогда не должна была пропасть. Она появилась как только Гилберт увидел Джейн — розовую, насупленную, хмурую. Тогда он и осознал, что существует безусловная любовь, и часть этого чувства навсегда перешла и к Линде, в особенности, за те муки, благодаря которым их дочь смогла появиться на свет.

— Значит, вы расстанетесь. — подытожила Джейн, отклоняясь от него. — И когда вы это решили? Может, созовете специальную вечеринку, чтобы об этом объявить? — с внезапной злостью выпалила она.

— Во-первых, не надо так кричать, ты испугаешь Бассета, — он спрятал усмешку, сейчас Джейн была слишком похожа на него в молодости. — А, во-вторых, никто не собирается расставаться. Мы собираемся поговорить и принять решение.

— За которым последует расставание, да? — не отставала Джейн.