Магнолии были свежи (СИ)

Гилберт знал, что за долгой паузой последует разговор, который они откладывали с самого Рождества. Но полтора месяца были приличным сроком, чтобы настроиться на серьезный лад и понять, что последует за итогом содержательного диалога. Развод. Эйдин думал о такой перспективе, осознавал, что этот инцидент хорошо ударить по их вышколенному образу, однако он еще не так притерся к свету, чтобы раздумывать о том, что о нем скажут люди. Развод. Это было вполне возможно, такое происходило со многими его знакомыми, но скажи ему кто год назад, что он будет думать о разрыве с Линдой, рассмеялся бы собеседнику в лицо.

— Ты ведь и правда никогда меня ни о чем не спрашивал. — медленно начала Линда. — Никогда не запрещал ездить на вечера, никогда не разыгрывал роль ревнивого мужа, всегда верил мне. Идеальная картина. Как же тошно.

— Что же такого тошного?

— Адюльтер. — ее голос был слишком громким для одной комнаты. — Ты ведь это думаешь так назвать?

— Линда, я не хочу начинать конфликт.

— А я и не начинаю. — звонко рассмеялась она. — Я просто пытаюсь понять, что с нами произошло. Так что же это было? — она обвила его шею руками, но он не ответил на объятие, а только похлопал ее по руке.

— Ничего особенного; то, что происходит со всеми семьями. Помнишь, как у Толстого?

— Значит, по-твоему, у нас с тобой несчастная семья?

Гилберт промолчал и достал из коробки запонки.

— Давай, я тебе помогу, — к нему подошла Линда и было взяла его за руку, но он негрубо отвел руку назад.

— Не стоит, я сам могу справиться.

Линда ничего не сказала, только как-то растерянно улыбнулась и посмотрела на него в зеркале. Тишина, повисшая в комнате, была неловкой, словно он застрял в одной телефонной кабине с посторонним человеком. Наверное, это должно было быть ужасно, но для него это больше не имело значения.

— Ты тоже меня никогда ни о чем не спрашивала. Мне казалось, нашего доверия вполне хватало.

— Это не доверие, мой дорогой, — протянула она. — Это равнодушие. Тебе было все равно. Тебе было наплевать, с кем я, где я, куда я уезжаю и куда я беру свою дочь.

— Не смей так говорить.

Это была не ярость, не гнев, но потаенный отголосок прошлого вдруг проснулся в нем и захлестнул со всей силы. Его можно было обвинить в чем угодно, но только не в равнодушии. Не из-за равнодушия он таскался на эти вечеринки и болтал с пустоголовыми болванами, не ради равнодушия он фланировал по дому во время приемов, смотря, где его дочь, прогоняя незванных кавалеров. Не ради равнодушия он сидел и изображал спокойного мужа, когда больше всего ему хотелось забрать Линду и уехать домой.

— Я не права? — развела руками Линда. — Ты меня удивляешь.

— Это ты меня удивляешь. Я вытаскивал нашу дочь из всех садов Лондона, только чтобы ее репутация, упаси Небеса, не пострадала, я сопровождал тебя на все вечера, где тебе надо было присутствовать, я стерег этот дом до твоего сезона, хотя каждый год ты обещала, что лето мы проведем все вместе.

— Так, почему нельзя было поехать с нами?

— А почему нельзя было остаться со мной?

— Прекрасно. — саркастично усмехнулась Линда. — Значит, во всем виновата я одна?

— Я ни в чем тебя не обвиняю, я просто констатирую факты.

— Господи, — тихо проговорила Линда, усаживаясь на кровать. — Если бы ты только знал, как мне было сложно выдерживать эту твою спокойную доброту! Это твое «я ни в чем тебя не обвиняю», это равнодушие…

— Линда, — легкая ярость начала медленно в нем закипать. — Не думаю, что мы сейчас в том положении, чтобы обсуждать наши отношения. Я опаздываю в Оперу.

— Разумеется, — в ее улыбке появился яд. — Иначе милая мисс Стоунбрук будет слишком долго ждать.

— Не смей так говорить о ней. — отчеканил он. — Я не знаю, какие мысли бродят в твоей голове, но даже думать не смей так о ней. Она — прекрасная и благородная девушка.

— Благородная? Боги, как мелодраматично! Думаешь, я ничего не понимаю? Как ты… — он не дал ей закончить.

— Перестань! Ничего не было, ничего быть не могло! Мадаленна — воспитанная девушка, она и повода, и мысли не могла допустить, чтобы… Как я мог… — негодование захлестнуло его, и он запнулся. — Ничего нет!

— Великолепное благородство рыцаря и его дамы сердца!

— И не тебе говорить о благородстве, после того, как я застал тебя с твоим кавалером в моем же кабинете.

— Джонни ничего не значит для меня! — крикнула Линда. — Он был всего лишь лакмусовой бумажкой, с помощью которого я проверяла тебя! Потому что твое равнодушие…

— Достаточно! Мое равнодушие — результат долгой работы над собой, причем по твоей же просьбе. Я сразу тебе сказал, что не люблю твой высший свет! И сколько раз ты упрекала меня за то, что я слишком прямолинеен и эмоционален? Когда я действительно ревновал, ты смеялась и заявляла, что это глупо. Я принял это, стал изображать человека широких взглядов. Когда я просил тебя хоть на сколько-то остаться здесь, дома, ты смеялась и уезжала на Побережье, забирая с собой Джейн. Даже несколько месяцев назад, когда я предложил тебе поехать вместе со мной в Италию, ты отказалась. Чего ты еще хочешь от меня?