Магнолии были свежи (СИ)

Она спала, а когда проснулась, за окном уже было темно, и две девушки — ее попутчицы, — спали, облокотившись на зеленые подушки. Сырое от слез лицо приятно обдувало воздухом, и Мадаленна осторожно выпрямилась, пытаясь понять, сколько она проспала и сколько им еще ехать. Этот поезд шел из Лондона до Милана с пересадкой в Париже в двенадцать ночи. Она потянулась и поморщилась, разминая затекшую шею. Купе было красивым, сделанным под старину; такое она видела только у Хичкока в фильме «Леди исчезает». Там герои столкнулись с делами международного шпионажа, и Мадаленна представила, что сделала бы на месте главной героини. Наверное, выпрыгнула бы на первой же станции и отправилась домой автостопом. Светлое дерево купе было темным в полумраке, и света от торшера хватало только на зеленые диваны, все остальное было полутемным, даже небольшой столик. Несколько газет лежало на бархатной обивке, но при неровном свете Мадаленна едва смогла прочитать несколько слов по-итальянски. Вагон тряхнуло, и она чуть не упала со своего места. Узнать бы сколько времени, но ее часы остались лежать в корзине, а тот лежал в багажном отделении. Флакон с водой и теплые полотенца, пахнувшие мятой лежали на столе, и она налила себе немного воды в стакан. Мимо проносились скорые поезда, оставляя редкие блики на окнах. Сейчас могло быть и семь вечера, и одиннадцать ночи. Вода была стылой, и она отпила совсем немного — из-за долгих слез горло было сухим и саднило. Она вспомнила, что даже не позавтракала, но есть не хотелось, и голова не кружилась. После сна Мадаленна была снова окрепшей и полной сил. Она поежилась — в купе было не так тепло, — и отодвинув от себя чье-то пальто, неслышно вышла в коридор.

В коридоре было еще холоднее, и она пожалела, что не взяла с собой пальто. За окнами было ничего не видно, как бы она не присматривалась. Иногда Мадаленна видела быстро пробегающие перед ее глазами платформы, да где-то вдалеке синели горы. Париж, они наверняка были уже на пути к Франции, а за ней и Италия была недалеко. Ломбардия и Тоскана; как ни странно, но те несколько лет, когда ей было всего четыре года, она помнила гораздо лучше, чем все последующие года, проведенные с Хильдой. Мадаленна помнила, как родители привезли ее на большой белой машине к светлому дому. Солнце светило так сильно, что могло прожечь красные крыши, но апельсиновые деревья от этого росли еще гуще, а листья становились зеленее. Бабушка Мария много плакала в начале, а потом так крепко обнимала и целовала, что Мадаленна ради принципа дулась и демонстративно вытирала лицо рукавом. Она была совсем глупой. Когда они с мамой все-таки переехали в Портсмут, Мадаленна желала все забыть, всю радость и счастье, потому что невозможно было думать о том, что она потеряла. Она часто думала, что могло бы быть, останься она в Сиене, где горы были под цвет облаков, а башня Манджа утыкалась своим шпилем прямо в небо. Однако иллюзии были слишком болезненными, и она мрачно запрещала себе даже мечтать об этом, потому что Италия была за далеким морем, а она мерзла в старом особняке со старухой. Потом появился мистер Смитон, и, пристально глядя на нее, объяснил, что за все на свете нужно быть благодарной, и Мадаленна должна быть счастлива, что ей дали хоть немного такой радости, ведь некоторые были лишены и этого. Позже она позволила себе часто вспоминать те дни, когда сидела в продуваемом всеми ветрами Стоунбрукмэноре глубокой осенью и думала о солнечных лучах на широкой террасе, гулких комнатах, которым не было конца и раскидистым деревьям, по которым она лазила вместе с отцом.

Мадаленна мечтала вернуться в Италию вместе с родителями, чтобы втроем прогуляться по улицам, где бродили они, чтобы они показали ей лимонную рощу, где глядели друг на друга влюбленными глазами; Мадаленне хотелось увидеть то место, где встретились ее два самых дорогих человека и понять магию этих каменных стен, фонтана в виде морды римского чудовища и мощеную улицу, по которой бродила ее мама, когда была такой же, как сейчас Мадаленна. Ей даже не потребовались бы слова родителей — эти неприступные стены хранили собственную историю и могли рассказать ее, если только слушателю хватило бы терпения прислушаться. Однако теперь она понимала, что родители вряд ли показали бы ей это место — оно было для них священно, это была только их улица, где царила тишина, связавшая их однажды. Тогда, подумала Мадаленна, возможно стоило отправиться им вдвоем, может быть, воспоминания о прошлом могли бы их связать заново. Но Мадаленна ехала одна.