Магнолии были свежи (СИ)

Она пыталась звонить мистеру Смитону, однако он не отвечал ни на один ее звонок, а когда всеми правдами и неправдами ей удалось выпытать у приходящей к нему служанке, куда он отправился, старый садовник ответил на ее приветствие так сухо, что Мадаленна едва не треснула трубкой по телефонной кабине. Старый садовник скрывал что-то от нее, и она на всякий случай выписала номера знакомых больниц, чтобы при случае обратиться сразу за помощью. Она желала быть в Италии с мистером Смитоном. Желала бродить с ним по улицам, рассматривать старые фрески и останавливаться около каждого здания, чтобы рассмотреть причудливый витраж. А сколько цветов они могли бы найти! Азалии, глицинии, гибискусы — их можно было отвезти в теплицу Портсмута, и они бы точно там прижились, у мистера Смитона приживались все цветы. Но Филип Смитон отчаянно не отвечал на ее звонки, и все самые плохие мысли кружили над головой Мадаленны, как облако от вулкана. Прохладный ветер растрепал занавески, и Мадаленна прикрыла окно на шпингалет, хоть весна в Ломбардии и начиналась с теплой погодой, воспоминание о недавней зиме все равно оставалось, и та постоянно напоминала о себе прохладным ветром, шедшим с запада. Для юбок и платьев было еще рано, но Мадаленна неспеша застегнула на себе светло-зеленое платье, брючные костюмы ей уже надоели. Было еще только начало седьмого, и на лекции все собирались к десяти утра, но она уже была одета, причесана и спать больше не хотелось. Можно было навести порядок.

Они поселились в старом отеле, в котором когда-то останавливалась сама Лили Элси, и Мадаленне тут сразу понравилось все, от вежливого швейцара, до зеленой винтовой лестницы. Ее комната в гостинице была большой, но обставленной достаточно строго, и у Мадаленны на ней отдыхал глаз. Светлые стены были украшены одной-единственной литографией Мадонны над изголовьем ее постели, чугунная кровать с высокими столбиками была самым крупным предметом в комнате, и постельное белье было белоснежным, слабо пахнущим лавандой и апельсином. В углу стояло немного громоздкое трюмо, из черного дерева, лакированное, по моде барокко, и она все еще не отвыкла вздрагивать каждый раз, когда проходила мимо него. На паркетном полу ковра не было, и от этого в комнате дышалось легко. Но самым главным для Мадаленны были потолки — высокие, уходящие своей белизной под самую крышу отеля, — и окна, доходившие до потолка, прозрачные и огромные. У окон был широкий подоконник, и Мадаленна уже приметила то, с каким удобством можно было устроиться там вечером с книгой и смотреть на вечерний город. Одним словом. все было хорошо, и все равно она не могла отделаться от какого-то тоскливого ощущения, неприятно щемящего внутри. Надо было вспомнить совет матери — она в Италии, в стране, которая была ее домом, значит, надо радоваться жизни и учиться, постигать новое и любить. Но прежде всего должен был быть порядок в комнате. Она не могла сосредоточиться, когда неразобранные вещи косились на нее из полуоткрытого чемодана, а из плетеной корзины чуть не выпадали шпильки и булавки. Мадаленна быстро вытащила платья и повесила их в платяной шкаф, потом разгладила три пиджака и сложила их аккуратно на полку, а юбки оставили висеть под платьями. Все остальные мелочи примостились на трельяже, и только коробку со шпильками она положила под подушку, те всегда рассыпались по ящикам и найти их потом было невозможно. Вещей у нее было не так много, и вскоре все, что напоминало о спешке и неопрятности, исчезло. Однако тревога все еще была в ней, и она беспомощно оглянулась по сторонам, стараясь понять, чем можно было еще отвлечься. Можно было почитать, можно было пошить, можно было посмотреть в окно, вариантов была масса. Мадаленна походила по комнате, посмотрела на литографию, но, не вытерпев, толкнула тяжелую дверь.