Маяк на далеком острове; Болид; Малые и неоконченные произведения; Драматические произведения

—Je ne compte pas dans la litterature fransaise[812], — повторил он. Кто же сказал это, опустив голову и примешав к бодрому голосу нотку печали? Какой-нибудь автор дешевых, но популярных feuilletons[813] в грошовых газетках, литературный поденщик, никогда не красневший при мысли, что его перо служит только орудием заработка, и всегда предпочитавший славу и почести солидному счету в кассе Общества французских литераторов? Нет. Как бы чудовищно странным это ни показалось, но приведенные слова принадлежат Жюлю Верну. Да, Жюлю Верну, тому самому Жюлю Верну, нашему Жюлю Верну, который всю жизнь открывал перед нами очарование мира и еще долго будет делать это для грядущих поколений.

Мастер произнес эту фразу в прохладном читальном зале Амьенского промышленного общества, и мне никогда не забыть горечи, их сопровождавшей. Высказывание выглядело как признание человека, растратившего годы даром, вздохом старика, не способного что-либо изменить в своей жизни. Услышав его, я очень огорчился; только и мог я выдавить, с неподдельным чувством, что для меня и миллионов людей, подобных мне, он навсегда останется большим мастером, безусловным объектом нашего восхищения и уважения, романистом, принесшим нам больше удовольствия, чем все прочие сочинители, когда-либо бравшиеся за перо. Но он только покачал седой головой и сказал: «Мне нет места во французской литературе».

Моему собеседнику шестьдесят шесть[814], и он совершенно здоров, если не считать прихрамывания; лицом он очень напоминает Виктора Гюго — румян и полон жизни, словно старый капитан. Одно веко у него слегка опущено, но пристальный взгляд тверд и ясен. От его фигуры исходит неуловимый аромат доброты и сердечного великодушия. Именно это всегда отличало человека, про которого писатель Эктор Мало[815] много лет назад сказал: «Он — лучший из друзей», человека, которого холодный и сдержанный Александр Дюма[816] любил как брата, человека, не имевшего настоящих врагов даже в годы своих самых выдающихся успехов. К сожалению, состояние его здоровья дает повод для беспокойства. В последние годы у него ослабело зрение, так что порой он не в состоянии писать. Бывают дни, когда ему докучают боли в желудке. Но он по-прежнему деятелен.

— Я написал шестьдесят шесть томов, — сказал Верн. — И, если Бог даст мне пожить, доберусь до восьмидесяти.

Жюль Верн живет в Амьене, на бульваре Лонгвиль, на углу улицы Шарля Дюбуа, снимая там красивый просторный дом. В доме три этажа; пять окон на каждом этаже смотрят на бульвар Лонгвиль, торец в три окна выходит на угол и три ряда из трех окон обращены на улицу Шарля Дюбуа. Въезд для экипажей и парадное находятся на той же улице. Из окон, выходящих на бульвар Лонгвиль, открывается великолепный вид на живописный, хотя и подернутый дымкой город Амьен со старинным собором и другими средневековыми зданиями. Прямо перед домом, на другой стороне бульвара, проходит железнодорожная ветка, непосредственно под окном верновского кабинета углубляющаяся в парк. В парке есть эстрада, на которой в хорошую погоду играет военный оркестр. Такое сочетание, по-моему, является подлинной эмблемой деятельности великого писателя: стремительно движущийся поезд с сопутствующим шумом и грохотом ультрамодернизма и романтизм музыки. Кто знает, может быть, именно благодаря этой комбинации науки и технического прогресса со всем наиболее романтичным в жизни сочинения Верна приобретают ту оригинальность, какой нет в произведениях других живущих писателей, даже наиболее ценимых во французской литературе?

Дом писателя