Маяк на далеком острове; Болид; Малые и неоконченные произведения; Драматические произведения

Высокая стена тянется вдоль улицы Шарля Дюбуа, скрывая от прохожих двор и сад дома Жюля Верна. Стоит позвонить у бокового входа, как в ответ на громкий звук колокольчика дверь открывается, и посетитель оказывается в мощеном дворике. Прямо перед входом расположены кухня и служебные помещения; слева виднеется миленький садик, обсаженный деревьями, а справа находится сам дом, к которому ведет широкая лестница, раскинувшаяся на всю ширину фасада. Прихожую заменяет оранжерея, заставленная цветами и пальмами; пройдя через нее, посетитель оказывается в салоне, то есть в богато меблированном помещении с множеством мраморных и бронзовых украшений, роскошными толстыми драпировками и очень удобными креслами. Сразу же получаешь представление о достатке хозяина, располагающего к тому же досугом, но кроме этого помещение лишено каких-либо индивидуальных особенностей. Похоже, салон мало используется, и это действительно так. Как месье, так и мадам Верн отличаются исключительной простотой и ничуть не заботятся о показной видимости, предпочитая покой и удобство. Примыкающей к салону столовой пользуются редко — разве что для званых обедов и семейных fetes[817]; писатель с женой совершают свои скромные трапезы в маленькой комнатке рядом с кухней. Во дворе посетитель замечает высокую башню, пристроенную к дальнему углу дома. В ней находится винтовая лестница, ведущая на верхние этажи, а также в личные владения мистера Верна. Вдоль коридора и на винтовой лестнице расстелена ковровая дорожка красного цвета, стены коридора увешаны географическими картами; миновав их, попадаешь в маленькую угловую комнату, где стоит скромная походная кровать. К эркерному окну приставлен маленький стол, на нем — стопка очень аккуратно обрезанной писчей бумаги. На подставке крошечного камина стоят маленькие статуэтки Мольера и Шекспира, а над ними повешена акварель, изображающая яхту, входящую в Неаполитанский залив. В этой комнате Верн работает. По соседству расположена большая комната с плотно заставленными книжными полками до потолка.

Мистер Верн так рассказывает о своих рабочих привычках:

— Каждое утро я встаю незадолго до пяти (зимой, может быть, чуть попозже), а в пять уже сажусь за сгол и работаю до одиннадцати. Пишу я очень медленно, неимоверно тщательно, постоянно переписываю, пока каждая фраза не примет окончательную форму. В голове я держу сюжеты по крайней мере десяти романов, готовые образы и фабулы, так что, как вы понимаете, материала мне хватает с избытком, и трудностей с доведением числа романов до восьмидесяти у меня не будет. Однако постоянные переделки отнимают много времени. Я никогда не удовлетворяюсь написанным, прежде чем не сделаю семь-восемь правок, всегда что-то правлю и правлю, можно сказать, что в чистовом варианте почти ничего не остается от первоначального. Это ведет к большой потере времени и денег, но я всегда стараюсь добиться лучшего как по форме, так и по стилю, хотя люди никогда в этом отношении не отдают мне должного.

Мы сидим вдвоем в салоне Промышленного общества. На столе перед мистером Верном лежит стопка рукописных листов. «Шестая правка», — говорит он. По другую руку от писателя я замечаю обширную рукопись и стараюсь заглянуть в нее. «Но это же, — доброжелательно улыбается романист, — всего лишь отчет муниципальному совету Амьена, членом которого я являюсь. Городские дела очень интересуют меня».

Я попросил мистера Верна рассказать о его жизни и творчестве, и он ответил, что хочет поделиться тем, о чем до сих пор никому не говорил. Прежде всего я поинтересовался его юностью и семьей, на что он ответил:

— Родился я в Нанте 8 февраля 1828 года, так что мне вот-вот исполнится шестьдесят шесть, и мне пристало скорее делиться впечатлениями о старости, а не вспоминать детство. Рос я в счастливой семье. Отец мой, человек восхитительный, был парижанином не по рождению, а скорее по воспитанию, потому что родился-то он в Бри[818], но учился в Париже, там же окончил университет, получив диплом адвоката. Мать моя родом из Нижней Бретани, из Морлех[819], так что во мне смешались бретонская и парижская кровь.

Эти подробности интересны с психологической точки зрения; они помогают понять характер Жюля Верна, соединяющий в себе веселость, savoir-vivre[820] и жизнерадостность завсегдатая парижских Больших бульваров. Кларети[821] так отзывался о Верне: «Он бульварщик до самых кончиков ногтей», с бретонской любовью к одиночеству, чувством религиозности и обожанием моря.