Маяк на далеком острове; Болид; Малые и неоконченные произведения; Драматические произведения

Цель свою я вижу в описании Земли, и не только одной Земли, но и космического пространства, ради чего иногда увожу читателя далеко за земные пределы. И в то же самое время я пытаюсь достичь высокого идеала стилистической красоты. Иногда говорят, что в приключенческом романе не может быть стиля, но это неверно. Правда, в отличие от исследования человеческого характера, столь модного в наше время, роман подобного направления гораздо труднее облекать в интересную литературную форму. И позвольте мне сказать, — здесь Жюль Верн слегка приподнял свои широкие плечи, — что не являюсь поклонником так называемого психологического романа[858], потому что не нахожу в нем ничего общего с психологией и не слишком принимаю так называемых писателей-психологов. Тем не менее выделяю Доде[859] и Мопассана[860]. Мопассаном я даже восторгаюсь. Это — гений: небо послало ему дарование писать обо всем, и он творит столь же легко и естественно, как, например, яблоня рождает яблоки. Однако любимым моим автором всегда был Диккенс[861]. По-английски я знаю не более сотни слов и вынужден читать его произведения в переводах. Но говорю вам, сэр, — и здесь Верн выразительно стукнул ладонью по столу, — что я прочел всего Диккенса по меньшей мере десяток раз. Не могу сказать, что предпочитаю его Мопассану, потому что они несопоставимы. Но безумно его люблю; в готовящемся к изданию романе «Малыш» я отдаю Диккенсу дань признательности. Я также всегда очень увлекался, да и увлекаюсь до сих пор, романами Купера[862]. Полтора десятка из них я считаю бессмертными.

Гений, недовольный собой

Потом, как бы размышляя вслух, Верн добавил:

— На мои сетования о том, что мне отказывают в достойном месте во французской литературе, Дюма заметил: «Вам надлежало бы быть американским или английским автором. Тогда бы ваши книги, переведенные на французский, принесли бы вам огромную популярность во Франции и соотечественники считали бы вас одним из величайших мастеров фантастического жанра». Фактически же меня не очень-то ценят во французской литературе. Пятнадцать лет назад Дюма предложил мою кандидатуру в Академию[863], а так как в то время у меня было среди академиков несколько друзей — Лабиш[864], Сандо[865] и другие, — избрание в Академию и формальное признание моего творчества казались мне вполне возможными. Но ничего подобного так и не случилось, и теперь, когда я получаю из Америки письма, адресованные «Мистеру Жюлю Верну, члену Французской академии», то только усмехаюсь в душе. Со дня выдвижения моей кандидатуры выборы в Академию проходили не менее сорока двух раз; можно сказать, что она полностью обновилась. Но меня всякий раз обходили.

Эти слова мистера Верна, учитывая их важность и глубину, я поместил в самом начале раздела.

Меняя тему разговора, я попросил мэтра рассказать о его путешествиях, на что он ответил:

— Под парусом я ходил ради удовольствия, но при этом всегда старался внимательно смотреть вокруг себя, собирая информацию для будущих книг. Я был озабочен этим постоянно, так что каждый из моих романов лишь выигрывал от подобных путешествий. Например, «Лотерейный билет»[866] основан на личном опыте и моих собственных наблюдениях во время путешествия по Шотландии, к островам Ионы и Стаффа, а также путешествия по Норвегии в 1862 году, когда мы прошли из Стокгольма до Христиании[867] по каналу на пароходе, девяносто семь раз шлюзовались; это были восхитительные три дня и три ночи; потом мы поехали в коляске в самую отдаленную часть Норвегии, в Телемарк, и посетили водопады Госта высотой девятьсот футов[868]. А в романе «Черная Индия»[869] вы найдете рассказ о моем путешествии по Англии и посещении шотландских озер. «Плавающий город»[870] появился в результате моего путешествия в Америку в 1867 году на «Грейт-Истерне», когда я повидал Нью-Йорк, а потом посетил Олбани и Ниагару, причем мне очень повезло: хотя было уже 14 апреля, я видел закованный в лед водопад и потоки воды вливались в раскрытые ледяные пасти.