Маяк на далеком острове; Болид; Малые и неоконченные произведения; Драматические произведения

Я немножко подрос, и тогда меня доверили дедушке с бабушкой. Они присматривали за мной несколько месяцев. Я поступил в ближайшее учебное заведение. Как-то на перемене, играя в камешки, я подбросил один из них высоко в воздух. Падая, он, к несчастью, попал в одного из моих маленьких товарищей. По логике взрослых я был обвинен в умышленном броске камнем. Я разозлился на такую несправедливость и получил нагоняй. Мой более рассудительный дедушка спокойно объяснил мне, что бросаться камнями, пусть и без злого умысла, опасно, и внушил, что я должен отвечать за свои поступки. Урок этот был дан в столь доброжелательной форме, что сразу принес плоды; больше в своей жизни я никогда не швырялся камнями.

Бабушка часто забирала меня с собой, когда совершала визиты. Она надевала красивое платье, ткань которого казалась мне несколько тяжеловатой. Сетка вышитых узоров сжимала ее бюст. Она всегда носила такие забавные маленькие шляпки, «капоты», усыпанные малюсенькими черными жемчужинками, скрадывавшими седину ее волос. Под подбородком она завязывала шляпку черными бархатными ленточками. Мне очень нравилась эта чопорная старомодная элегантность. Мы обязательно заходили к одной старой даме, жившей на улице Республики. Я получал от хозяйки конфеты и молча поедал их, покуда старушки болтали.

С гораздо большим удовольствием я сопровождал дедушку с бабушкой на концерт, время от времени устраивавшийся в городском саду над туннелем, скрывавшим железную дорогу. Тогда я уже не слышал поездов: их заглушали марши и вальсы. Мне особенно нравились сольные партии валторны. Не дожидаясь, пока стихнут последние такты, я принимался аплодировать, и это веселило моего дедушку.

Однажды случилось чрезвычайное событие: дедушка повел меня в цирк, такое большое круглое здание, где сначала я чувствовал себя немного потерянным. Потом смелые трюки акробатов привели меня в восхищение; я веселился вовсю, и дедушка также был доволен. «Еще бы, — сказала бабушка — это его цирк!» Я очень удивился, что у дедушки есть цирк, но все-таки с месье Луайялем его не путал. Позднее я узнал, что дедушка, будучи муниципальным советником, придирчиво наблюдал за строительством цирка и всегда симпатизировал гимнастам на шарах.

Будучи выбран в комиссию по искусству, дедушка добросовестно посещал и театральные представления. Впрочем, он не любил ложиться поздно, поскольку очень рано вставал, а поэтому никогда не оставался на последний акт.

Я поступил в младший класс лицея и был вынужден вернуться в Париж. Визиты в Амьен стали реже. Столетие приближалось к концу, дедушка с бабушкой сменили место жительства, мы — тоже. Я больше никогда не переступал порог большого дома на улице Шарля Дюбуа, а лишь проходил мимо, поглядывая влажными глазами на его высокий зеленый портал.

Бабушка с удовольствием ездила в Париж, на Всемирную выставку 1900 года. Она пришла в восторг, первый раз проехавшись на метро, главной достопримечательности выставки, и, казалось, не знала устали. Мы раз двадцать подряд воспользовались движущимся тротуаром, проложенным вдоль Марсовых полей. Муж ее благоразумно остался в Амьене. Он так и не увидел всех этих новинок.

Мы приехали навестить дедушку в скромном доме на бульваре Лонгвиль. Он перебрался всего на сотню метров и поселился в прежнем жилище, которое снимал за восемнадцать лет до этого. Я не чувствовал там себя неловко. Это маленькое, несколько тесноватое помещение казалось мне частью большого дома, который так трудно было топить. Вместо застекленной галереи свет в столовую пропускало большое окно. Оно выходило в маленький садик, облюбованный воробьями. Широкий проход вел из этой столовой в гостиную, где тесно сгрудилась мебель из гостиной старого дома. Никакой башни уже не было, и лестница напрямую вела в очень узкий проход в прихожую. По лестнице же можно было подняться в комнаты второго или третьего этажа, где находилась «святая святых» хозяина дома: библиотека и рабочий кабинет с двумя столами, вольтеровским креслом и походной кроватью. По ночам он отдыхал там, а утром находил все необходимое для работы. Я бы сравнил эту комнатку с монашеской кельей, но, что бы там ни говорили, она была получше каюты на яхте «Сен-Мишель I», в которой дед чувствовал себя вполне уютно, сочиняя «Двадцать тысяч лье под водой».