Маяк на далеком острове; Болид; Малые и неоконченные произведения; Драматические произведения

«Скрытный и подобно золоту чистый», — говорили его друзья; нужен был ключ, отмыкавший сердце, которое не доверялось первому встречному. Что за искушение было открыться дерзким посмертным психоаналитикам, тогда как допустимым оказывалось — самое большее — осторожное психологическое исследование![1014] И вот мы, располагая некоторым набором фактов, оказавшихся в нашем распоряжении, должны угадать в них наиболее вероятные реакции человека, только что охарактеризованного нами как скрытный. Что касается меня, то я, по крайней мере, придерживаюсь определенной точки отсчета и нахожу ее в своих воспоминаниях о человеке, которого знал. Всё начинается где-то у конца «кривой», примерно в 1900 году. Согласен, что к этому времени на деда повлияли все произошедшие за его жизнь события и что я могу быть только эхом, отражающим интерпретацию моих родителей. Тем не менее и в моих воспоминаниях есть здравое зерно, поддающееся истолкованию.

Самое первое воспоминание связано с платформой вокзала Монсури. Мать, одетая в синее фуляровое платье в белый горошек, держит меня за руку, а дед волнуется и торопит нас подняться в вагон, который локомотив с медным колпаком вот-вот увезет в Аркёй[1015]. Этот дородный господин, боящийся прозевать отправление поезда, создал флегматичного Филеаса Фогга, хотя я об этом еще ничего не знаю и это не позволяет мне в полной мере насладиться иронией момента. Наконец мы в коллеже Аркёя. Нас встречает бородатый доминиканец, одетый в белое. Сегодня у моих братьев Мишеля и Жоржа первое причастие. Мишель выглядит очень разочарованным, потому что ничего сверхъестественного не случилось. Не помню точно, что он хотел нам сказать, но я разделял его огорчение, тогда как дедушка смеялся. В памяти всплывают деревья, зелень... и больше ничего — настоящее рухнуло в небытие прошедшего, которого больше не существует.

Мы часто ездили в Амьен. Родители и бабушка с дедушкой задерживались после дневной трапезы в маленькой столовой, называвшейся зимней, поскольку ее легче было отапливать. Она располагалась в бывших служебных помещениях перед большим мощеным двором. Двор отделял сад от большой стеклянной галереи, шедшей вдоль внутреннего фасада дома. Четырехлетний малыш пользовался предоставленной ему свободой, чтобы уступить очарованию водопроводного крана и открыть его, выпуская славную струю воды. Увы! Тут же вмешивалась мать, отец рвал и метал. Возмущенный, я бормотал: «Свинья!» Порка казалась неизбежной, но дедушка хохотал, и обходилось как-то безо всякого ущерба для меня.

В Париже мы жили на бульваре Перейр. Главное мое занятие, если только стояла хорошая погода и мама не уводила меня в Булонский лес, заключалось в разглядывании поездов, ходивших взад и вперед между Отёем[1016] и Сен-Лазарским вокзалом: иногда один из них, с более мощной машиной, казался мне пришедшим издалека; он назывался окружным[1017]. Однажды мне посчастливилось увидеть, как состав сошел с рельсов. Дверцы вагонов покорежились, и зрелище оказалось очень занятным. Летом, когда я с жадностью прилипал к окну, мама накручивала на мою голову папильотки[1018], что удваивало удовольствие. В Амьене я был лишен железнодорожных спектаклей, хотя дорога находилась рядом. Там рельсы уходили в туннель, и мне приходилось довольствоваться только грохотом скорых поездов. Какая обида! Но у меня во время частых визитов на улицу Шарля Дюбуа находились другие забавы. Там был разбит сад, который мне казался очень большим, потому что сам я был еще маленьким. Я не отваживался далеко уходить по аллее, так как думал, что она теряется в настоящем лесу среди деревьев и кустарников. На самом-то деле это была очень небольшая аллея, окружавшая поросшую травой лужайку. Иногда я видел дедушку, отважно устремлявшегося вдаль по аллее. Он был большим и сильным, а еще его сопровождала черная собака, пикардийский спаниель.

Великим праздником приходила Пасха: из Рима возвращались колокола. Я таращил глаза, стараясь увидеть их летящими по небу, но все было напрасно; очевидно, я вставал слишком поздно. Бабушка утешала меня и вела в таинственную аллею, где они с дедушкой оставляли сласти. Их было очень много: я находил сласти под каждым кустом, и это наполняло меня радостью.

В другие дни я останавливался перед лужайкой. Немного голой земли, немного песка и мелких камешков — их было вполне достаточно для игр, а в это время дедушка незаметно наблюдал за мной из окон верхнего этажа.

Верхний этаж был полностью в его владении. Казалось немыслимым подняться туда и помешать ему работать. Мне говорили, что он работает с пяти часов утра, но я не мог понять, что это означает. Бабушка водила меня на прогулку. Она покупала кучу всяких хороших вещей, и они становились еще лучше, когда приезжал отец. Он, «не то что Жюль», очень ценил хорошую кухню. Мы возвращались, и дедушка, выходивший на короткую прогулку, шел с нами завтракать.