Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь

В 1945 году эта книга с предисловием и примечаниями Шенгели была полностью готова к печати, но на пятьдесят лет исчезла в столе переводчика. А в ней дремало знаменитое верленовское стихотворение «Поэтическое искусство». То самое, в которое русские символисты в начале XX века вцепились мертвой хваткой и таскали по своим теоретическим надобностям вплоть до 1917 года (не случись тогда революции – таскали бы и дольше). А помните фразу «Все прочее – литература»? Когда ее впервые перевели, русские символисты стали пинать литературу до тех пор, пока не превратили ее в макулатуру. И только тогда, кажется, успокоились.

Вот это, знаменитое в те годы среди поэтов, стихотворение Верлена «Поэтическое искусство» в переводе Георгия Шенгели и с некоторыми сокращениями:

…Это прекрасный взор под вуалью.
Это трепещущий летний зной,
Это в осенней дымке сквозной
Звездная пляска над синей далью.
Ведь мы оттенков жаждем и ждем!
Не надо красок, оттенков нужно.
В оттенках лишь сливаются дружно
С мечтой мечта и флейта с рожком!
Прочь, узкий рассудок, смех порочный!
Беги убийц – финальных острот,
Oт которых лазурь лишь слезы льет!
Вон эту пошлость кухни чесночной!
А ригоризму шею сверни!
И хорошо, коль сможешь на деле
Добиться, чтоб рифмы чуть поумнели:
Не следить, – далеко заведут они!..
…Лишь музыку ищи и лови!
Сделай стихи летучей игрою,
Чтоб чувствовалось: он послан душою
В иное небо, к иной любви.
Пусть в утренний бриз, коль небо хмуро.
Он предсказаньями веет, пьян.
Вдыхая с ним мяту и тимьян…
А прочее все – литература.

Отраженные в этом стихотворении поэтические призывы открывали двери субъективистскому восприятию мира. Главным субъектом поэзии конца века становился «вечный ребенок», внутреннее «я» которого способно было обратить внимание на такие мелочи, как летящий пожелтелый лист или плачущая струя воды. Утонченными в своей наивности словами этот ребенок рисовал пейзаж своей собственной души.

В одном из своих писем Борису Пастернаку Шенгели пишет:

«У Верлена есть стихотворение “Effet de nuit” (“Ночное впечатление”), изображающее средневековый пригород, где ведут вешать преступников; их конвоируют копейщики, и “leur fers droits, comme des fers de herse, / Luisent à contresens des lances de l’averse”, – то есть: “их лезвия прямые, как зубья бороны, / Сверкают напересечку с копьями ливня”:

И копья, ровные, как зубья бороны,
Со стрелами дождя, сверкая, скрещены.

Стихотворение это носит подзаголовок “офорт”, и последний образ: перекрест копий и дождевых струй – намекает на штриховку рисунка; автор “нагнетает” впечатление офорта. Другие переводчики не освоили этой детали и смяли образ: “И тусклый блеск горит на саблях обнаженных, / Наперекор струям небесным наклоненных” (Брюсов) или: “Смыкающей еще лишь неизбывней / Железо пик в железной сетке ливня” (Пастернак). Из этого примера видно, насколько бывает порою тонка художественная резьба и с какой пристальностью надо вглядываться в текст…

Оригинал должен быть понят. Это не всегда легко. Огромная истолковательная литература по Данте, Шекспиру, Гете, Пушкину и др. свидетельствует своими разноречьями о многосмысленности тех или иных произведений, об их “подтекстах”, об их энигматике».

У Верлена в этом «офорте» – ажурные башни (tours à jour, букв. «башни с просветами»), стрелы силуэта притушенного города (d’une ville… éteinte) и финальное свечение (luisent), а в середине – не просто фон и сажа, а сажистый беспорядок в глубине наброска (le fuligineux fouillis d’un fond d’ébauche).

А вот как выглядит этот стихотворческий «офорт» Поля Верлена «Ночной пейзаж» в переводе на русский язык Георгием Шенгели (1945) с выделением некоторых слов, подчеркивающих глубину и фон «офорта»: